Невидимая сила. Как работает американская дипломатия

По мнению Путина, момент был удобен и с политической точки зрения. Несомненно, трубя о том, что враг у ворот, и разоблачая происки американцев, он пытался отвлечь внимание от внутренних проблем. Сыграло свою роль и глубокое убеждение российского президента в том, что в 1990-е гг. Россию использовали в своих интересах и отечественные олигархи, и лицемерные друзья на Западе и что путинизм нацелен прежде всего на восстановление игровой площадки для российского государства. Мюнхенская речь Путина была не просто набором красивых слов – он выражал накопившееся разочарование многих соотечественников. В тот момент он считал, что его достижения, обеспечившие ему популярность, состояли в восстановлении в стране порядка, обеспечении ее процветания и возвращения россиянам чувства собственного достоинства. Иными словами, он полагал, что дал народу все, чего ему так не хватало в тот момент, когда Ельцин оставил свой пост.

В другом послании госсекретарю, отправленном примерно за две недели до этого, я попытался обрисовать ситуацию более подробно. Я подчеркивал, что Россия Путина по-прежнему представляет собой парадокс. С одной стороны, Путин и его приближенные страдают от типичного «головокружения от успехов». Этот диагноз был сформулирован еще в сталинскую эпоху[102]. Болезнь быстро поразила новую постсоветскую элиту – она утопала в нефтедолларах, а международная ситуация выглядела более многообещающей, чем в предшествующие годы, что льстило ее самолюбию:

Большинство представителей российской элиты, все еще опьяненной неожиданно быстрым возрождением России и возвращением статуса великой державы, видят в окружающем мире множество тактических возможностей. Америке, увязшей в Ираке, теперь не до России; Китай и Индия не представляют угрозы и отчаянно нуждаются в энергетических ресурсах; Европа занята транзитом власти и, в сущности, податлива; на Ближнем Востоке царит хаос, а рудиментарные связи с такими возмутителями спокойствия, как Сирия, открывают возможности распознавать и посылать определенные дипломатические сигналы. С точки зрения Кремля ситуация в ближайшем окружении России также выглядит намного лучше, чем год назад, – угроза расширения НАТО уже не кажется непредотвратимой; в Украине эйфория после цветной революции сходит на нет; Грузия, по крайней мере на время, успокоилась; Средняя Азия начинает относиться к российским интересам более внимательно[103].

Ситуация внутри страны – по крайней мере на поверхности – выглядела столь же многообещающей. По данным опросов общественного мнения, политику Путина одобряли 80 % граждан. Экономика страны росла на 7 % в год, был создан резервный фонд – $300 млрд в твердой валюте. В стране появился средний класс, озабоченный повышением уровня жизни и использованием возможностей личностного роста, о которых представители старшего поколения могли только мечтать, и почти не интересующийся политикой. Олигархи вели себя тихо, а Путин и его ближайшие друзья, которых никогда не прельщала перспектива жить только на государственную зарплату, постепенно монополизировали основные источники богатства.

С другой стороны, писал я далее, «за этим занавесом скрывается не полностью одетый король». В то время как представители элиты все более склонялись к мнению, что в 2008 г. Путин уйдет, сам он обнаружил, что найти достойного преемника труднее, чем ему казалось. Единственная реальная система сдержек и противовесов в России обеспечивалась не институтами, а единственной личностью, а значит, именно Путин должен был убедить пеструю кремлевскую и околокремлевскую компанию – от косных сотрудников спецслужб до оставшихся сторонников экономической модернизации – в том, что его преемник не будет угрожать существующему порядку[104].