Невидимки

— Неужели вы действительно тут живете? Вдвоем с мамой?

Голос у нее был недоверчивый. Не издевательский, нет, просто она, похоже, на самом деле не могла понять, как мы ухитряемся тут помещаться.

— Ну да.

— А где твоя кровать?

— Так вот же.

Я похлопал ладонью по топчану, на котором мы сидели.

— Но неужели у тебя нет вообще никакой возможности уединиться?

Подумав, я сказал:

— Ну, практически нет. Разве что задернуть вот эту занавеску.

Я показал, как это делается, но при этом мы оказались в таком тесном и душном закутке, что я запаниковал и поспешно отдернул занавеску обратно.

— Ой, я бы, наверное, так не смогла. Не иметь возможности уйти в свою комнату и закрыть дверь. Ну, то есть у тебя очень милая мама, но иногда же хочется музыку в одиночестве послушать и вообще… А что ты делаешь, когда у тебя плохое настроение?

— Ну, это не так уж и страшно. Я об этом не думаю.

— А-а, — улыбнулась она.

Но я уже знал, что теперь буду об этом думать. Не смогу не думать.

Мы выпили еще чаю с печеньем и поговорили о «Смитах» — группе, которая нравилась нам обоим. Частенько мы болтали так и в школе, но тогда в нашем разговоре появилось нечто, чего прежде не было, что-то горячее и кислое. У меня возникло такое чувство, словно мои ладони внезапно в два раза увеличились в размерах. Как будто я был каким-то уродцем.

А потом случилось кое-что по-настоящему ужасное.

Стелла спросила:

— Мм… а где у вас тут уборная?

— Мм… на улице.

— На улице?!

На ее лице отразился ужас. Как будто я сказал, что уборная у нас на Марсе. Или что у нас ее нет. По правде говоря, до этого мне и в голову никогда не приходило, что уборная на улице — это плохо. Ну, кому это надо, чтобы туалет был под носом? Лучше, чтобы он был как можно дальше. Фу, гадость какая!

— Да, просто… у нас есть ключ. Это наше личное место.

Мы вышли на улицу, и я отвел Стеллу в уборную. Она представляла собой кабинку в туалетном блоке. Лучше, конечно, было бы, если бы она была целиком нашей, но, поскольку нас просто пустили пожить, ничего сделать было нельзя. К сожалению, когда мы подошли к кабинке, ее уже занял дед Тене. Нам пришлось ждать, пока он не выехал оттуда на своей инвалидной коляске. Было заметно, что он недоволен тем, что мы стояли под дверью и что какая-то незнакомая девчонка-горджио видела, как он выходит из туалета. Когда я знакомил их, Стелла выглядела испуганной, но все же она сказала «очень приятно». Все это было ужасно.

Из кабинки она вышла какая-то притихшая. Мы вернулись в трейлер и еще немного поболтали, но я готов был сквозь землю провалиться. И дело было не в Стелле. Она ничем не дала понять, что наш старенький «Люндейл» недостаточно хорош для нее, нет, ничего такого. Но я помню свою мысль: больше никогда в жизни. Никто больше не должен видеть, где я живу.

К тому же она мне нравилась. Очень нравилась. Стелла была моим самым лучшим другом — за все время учебы в школе и вообще.

Прошло, по моим ощущениям, не меньше года, прежде чем мама повезла ее обратно. Мы высадили ее перед домом. Это был жилой район к северу от городского центра, застроенный отдельными домами, к каждому из которых примыкали садики и площадки для гаражей, велосипедов и прочего добра.

Я никогда раньше не видел ее дома и только сейчас понял, каким потрясением должен был стать для нее наш трейлер. Она привыкла к жизни, в которой была отдельная комната, обставленная со вкусом подобранной мебелью, младшая сестренка, собака и черепаха, отец, преподававший где-то физику, и мать, подрабатывавшая в магазине одежды. Вся эта жизнь была такая по-горджиевски чужая и красивая, так не похожая на жизнь Янко с их мертвыми мальчиками, арендованным туалетом, инвалидными колясками и злосчастной судьбой.

Пока мама разворачивала машину, я помахал Стелле, и она помахала мне в ответ с крыльца. У меня было такое чувство, как будто она уезжает в другую страну и я никогда больше ее не увижу — прежними глазами.

«Приятная девочка», — сказала мама, и я кивнул — угу.

Больше мы к этой теме не возвращались.

Однажды я взял в библиотеке книгу, которая называлась «Дорогой дальнею: исчезающая традиция». Мне было интересно, что думают о нас обычные люди. Эту книгу написал горджио для других горджио, и хотя она была рассчитана на школьников, мне она показалась глупой и упрощенной. В ней говорилось о шатрах и кибитках, о деревянных цветах, лошадках и о заточке ножей. Там было написано, что у цыган темная кожа и черные волосы, а также «особенно блестящие глаза». Ну и что это значит? Как глаза у одних людей могут быть более блестящими, чем у других? Более влажные, что ли?