Невидимки

Дождь припускает сильнее, морщит гладкую поверхность воды, гасит сигарету в моей руке. Я швыряю окурок в воду, и какое-то невидимое течение мгновенно подхватывает и уносит его. Выглядит это зловеще и сверхъестественно, как будто где-то в глубине таится магнит. Что бы ни случилось с Розой, я должен докопаться до истины. Какой бы незримый поток ни унес ее, он должен до сих пор скрываться под поверхностью.

— Где ты, Роза? — произношу я хоть и негромко, но все же вслух. — Если ты здесь, отзовись. Подай мне знак. Я знаю, ты долго этого ждала.

Я обращаюсь с вопросом к лесу, к воде, к земле, надежно скрывающей в себе не одну тайну:

— Она здесь?

35

Джей-Джей

Снова пошел дождь. Я вслушиваюсь в шум падающих на крышу капель — здесь он тише, чем в трейлере. Но сюда все же долетают звуки с улицы. Например, дождь и лисье тявканье ночью. Мне всегда нравилось, как тявкают лисы. Они кажутся такими одинокими.

К наступлению сумерек у меня уже горит вся рука. Кэти приносит какой-то антисептик и бинт, и мы обрабатываем рану. Оставшись со мной, Кэти хочет немного подурачиться, и хотя в теории я бы тоже не прочь, чувствую я себя плохо и не настроен этим заниматься. Мне страшно, что я на самом деле заболею. Кажется, ее это злит. Вскоре она уходит. Наверное, мы опоздали с антисептиком, что-то он совсем не помогает. Просыпаюсь я в одиночестве. Вокруг непроглядная темнота. Меня разбудил чей-то крик, как будто кто-то звал на помощь. Может, это была старая лисица, может, это мне приснилось.

А может, это был я.

От руки, точно от печки, исходят волны жара. Я подношу ее к глазам, но в темноте ничего не видно. По ощущениям она как свинцом налита и пульсирует багровой болью. Мне страшно. Пожалуй, впервые за все это время по-настоящему страшно. Мой самый затаенный страх поднимает голову, и я оказываюсь с ним лицом к лицу. Причиной всему всегда наша кровь, то, что внутри. Мне не дает покоя вопрос — темный страх, которого я не испытывал уже давным-давно, — а вдруг у меня тоже наш семейный недуг? Вдруг это он и есть? Вдруг все это время он дремал где-то внутри, дожидаясь удобного случая, чтобы вырваться на свободу и наброситься на меня. Я чувствую себя слабым, вялым, никчемным. А вдруг я умру здесь, на этой конюшне? Что тогда скажут люди?

Я сползаю из своего гнезда вниз и снова оказываюсь на полу. Каковы бы ни были мои корни, я не хочу умереть на конюшне в обществе одного лишь коня. Субадар крутит головой, заинтересованный происходящим; понимает, наверное, что мое пребывание у него в стойле подошло к концу. Я усилием воли выпрямляюсь — такое ощущение, как будто руки у меня вдруг странным образом стали очень длинными и тяжелыми, — и бреду к двери. К счастью, замок отпирается изнутри. Я выхожу под дождь. Чтобы добраться до дома, приходится обойти конюшню. Кажется, это не кончится никогда. Дом маячит прямо передо мной, но не становится нисколько ближе. В какой-то момент я ловлю себя на том, что плачу, хлюпая носом, как маленький ребенок. Это отвратительно, но прекратить я не могу. Такое впечатление, что ноги несут меня куда-то в сторону, как будто дом окружен силовым полем, чтобы грязные цыгане не могли подойти к нему близко. Я все-таки кое-как добредаю туда. Спальня Кэти выходит на улицу, но мне не сообразить, какое из множества окон ее. Свет не горит нигде. Потом я задумываюсь, имеет ли смысл будить Кэти. У меня такое чувство, что она не захочет, чтобы ее родители знали про меня, как бы худо мне ни было; что она могла бы и дальше держать меня в конюшне, как держит своего коня, — чтобы я был у нее вроде домашней зверюшки. К тому же сейчас мне нужен кто-то взрослый.

Я сражаюсь с силовым полем еще много миль — до самой входной двери. Совершенно сбиваюсь с дыхания. Кажется, у меня уходит на это несколько часов. Я утыкаюсь лбом в изумительно прохладную стеклянную панель с серебристым цветочным орнаментом и нажимаю на кнопку звонка. Мне все равно, что они со мной сделают, потому что это не может быть хуже, чем то, что делает сейчас со мной моя кровь. Не знаю, долго ли я жму на кнопку, из-за двери не доносится ни звука, но потом где-то в глубине дома вспыхивает свет. Я приваливаюсь к двери, радуясь, что совсем скоро кто-то другой будет решать за меня, что делать. Мне все равно, кто это будет и что решит, главное, что это буду не я. Из-за двери кто-то кричит, но я не могу разобрать, что именно. На то, чтобы распрямиться, нужно слишком много сил, мне достаточно прислониться к этой восхитительно прохладной двери. Когда дверь распахивается, я блаженно оседаю на пол прямо под ноги главе муниципального совета. На этот раз мне даже не приходится притворяться.

36

Рэй

Голос у Лулу усталый.

— Как Кристо? — спрашиваю я.

Она вздыхает:

— Думаю, у него все в порядке. С ним сейчас Кат. Я только что вошла в дом.

— Значит, вам уже известно про Иво?

— Угу. Послушайте, я хочу, чтобы вы знали… я… мы все очень признательны вам за то, что вы помогли Кристо. За специалиста и за все, что вы сделали вчера. И еще я хотела извиниться за Иво.