Невидимки

Через некоторое время после этого где-то вдали послышались сирены пожарных машин. Я повернула голову и увидела оранжевые отсветы на занавесках. Я встала с кровати и подошла к окну. Мои одежды на бельевой веревке на улице были объяты пламенем. Мои чистые, высохшие, пропахнувшие свежим воздухом одежды. Платья, и джемперы, и брюки, и блузки - все, что я любила, пылало и разваливалось на куски. Через несколько секунд ничего не стало.

Вспышка.

Перенесемся на несколько лет вперед. Я повзрослела и уезжаю из родительского дома.

Покажи мне новое начало.

Перенесемся в ту ночь, когда кто-то звонит с телефона-автомата и спрашивает, являются ли мои предки родителями Шейна Макфарленда. Предки отвечают, возможно. Тогда им сообщают, что Шейн мертв.

Какой-то другой голос говорит звонящему: расскажи им и все остальное.

Третий голос произносит: передай им, что мисс Шейн их не переваривала, что ее последними словами были слова: пусть знают, что история еще не закончена.

Кто-то разражается смехом.

Перенесемся к нам, сидящим в темноте на кухне, поглощающим блюдо из поваренной книги “ПиФлэга”.

Папа говорит:

- Ну так что, детка, ты хочешь принять участие в завтрашней демонстрации?

Мама добавляет:

- Это чрезвычайно важно для защиты прав гомосексуалистов.

Покажи мне мужество.

Вспышка.

Покажи мне терпимость.

Вспышка.

Покажи мне мудрость.

Вспышка.

Перенесемся к действительности.

Я отвечаю:

- Нет.

Глава пятнадцатая

Перенесемся в огромный тихий дом Эви.

Час ночи. Манус прекращает вопить, и я могу спокойно обмозговать ситуацию.

Эви в Канкуне. Наверное, ждет, что ей позвонит полиция и сообщит о подозрении монстра без челюсти, оставшегося караулить ее дом, в убийстве Мануса Келли, ее тайного любовника, ворвавшегося в этот дом посреди ночи с шестнадцатидюймовым ножом.

Наверняка Эви сейчас не спит. Сидит в номере какого-нибудь мексиканского отеля и пытается вспомнить, какова разница во времени между Канкуном, куда она уехала на съемки, и забытым Богом местом, где стоит ее дом. В котором осталась я и, возможно, уже лежу мертвая.

Скажу прямо: смышленой Эви не назовешь. В сезон максимального товарооборота никому и в голову не придет проводить в Канкуне съемки. Особенно приглашать на них ширококостных девушек-ковбоев, подобных Эви Коттрелл.

Если бы я умерла, для Эви открылся бы ряд заманчивых возможностей.

Я - невидимый никто, сидящий на белом диване, обитом тканью парчового типа напротив другого такого

же дивана. Передо мной кофейный столик, похожий на глыбу малахита.

Эви спала с моим женихом, поэтому теперь я готова сделать с ней что угодно.

После просмотра фильма, в котором один из героев неожиданно становится невидимым - в результате ядерного излучения или какого-нибудь научного эксперимента, - непременно задаешься вопросом: а что сделал бы я, если бы превратился в невидимку?…

Я, например, любила представлять, что со мной случается нечто подобное. Невидимая, я тут же отправилась бы в мужскую раздевалку в “Голдз джим” или лучше в раздевалку “Окленд Рейдерз”. Окинула бы этих красавцев оценивающим взглядом. А еще сходила бы в “У Тиффани”, выбрала бы себе пару бриллиантовых диадем или что-нибудь в этом роде.

Манус не смог зарезать меня сегодня. Потерял дар речи, когда я появилась на лестнице. Подумал, что я - это Эви, что она всадила в меня пулю, когда я спала в ее кровати.

Если бы папа пришел на мои похороны, то обязательно стал бы всем рассказывать, что я мечтала вернуться в колледж и получить-таки диплом персонального тренера по фитнесу. А потом непременно пошла бы учиться на врача.

О, папа, папа, папа, папа, папочка!

Я так и не смогла сдать биологию. Потому что ничего не знала об эмбриональном периоде развития свиньи.

А теперь я труп.

Прости меня, мама.

Прости меня, Господи.

Эви стояла бы рядом с моей мамой. Рядом с моим гробом. Эви притворно пошатнулась бы и вцепилась бы в Мануса, якобы чтобы не упасть.

Из одежды Эви, несомненно, выбрала бы для меня и дала представителю похоронного бюро что-нибудь нелепое.

Итак, мои похороны. Свободной рукой Эви обнимает мою маму. А Манус не уходит с погребальной церемонии сразу же просто потому, что не желает показаться невежливым. Я лежу в гробу, обитом синим вельветом, как будто в синем нутре машины “линкольн-таун”.

Благодаря Эви на мне желтое кимоно из шелка с огромными разрезами по бокам и вышитыми красными драконами в районе груди и бедер - вечерний наряд китайской наложницы. На моих ногах черные ажурные чулки.

И красные туфли на высоких каблуках.

А челюстной кости у меня нет.

Эви, естественно, говорит моей маме:

- Ей нравился этот наряд. Желтое кимоно было ее любимым.

Чуткая Эви бормочет:

- Представляю, как вам тяжело. Потерять обоих детей…

Я с удовольствием прикончила бы эту Эви.

Я заплатила бы змеям, чтобы те ее ужалили.

На мои похороны Эви надела бы черный костюм для коктейля от Рея Кавакубо: шелковую юбку с асимметричным краем и топ без бретелей. А плечи и руки покрыла бы прозрачным черным шифоном.