Невидимые бои

Проще всего подождать. Тебя вызовут, все объяснят. Если это не недоразумение, ты будешь, во всяком случае, знать, с чем предстоит бороться — с ошибкой, ложью, наветом, клеветой? Словом, подождем — увидим. Тем более что при сложившейся ситуации другого выбора, собственно, нет.

Когда первое решение было принято, заработали обычные рефлексы чекиста. Номер камеры — «91» — он запомнил автоматически, пока надзиратель длинным тяжелым ключом открывал дверь.

Теперь — осмотреть камеру. Слева — узкая железная койка, столик. На столике — алюминиевая миска, кружка, ложка. Справа на стене — умывальник. В углу стационарная параша с проточной водой. Много позже Борисов узнал, что в тюремных условиях это была колоссальная роскошь. В других камерах зловонные параши приходилось ежедневно выносить и мыть особым раствором. Высоко, почти под потолком, окно с форточкой — дотянуться можно только до нижней кромки окна с матовым, ребристым стеклом. За открытой форточкой виднелись толстые наружные решетки, затянувшие окно.

Обстановка нехитрая. Ну-ка, посмотрим, как тут можно ходить. От двери до окна — шесть не очень широких шагов. Не так уж плохо.

Сколько же сейчас времени? Кругом глубокая ночь. Машинально Николай Михайлович попытался взглянуть на ручные часы. Но их вместе с ремнем и авторучкой изъяли при личном обыске в тюремной канцелярии, пунктуальнейшим образом оформив квитанцию.

До рассвета ходил Николай по камере. Шесть шагов до окна, шесть — обратно. Не удержался от мысли: сколько же километров придется тебе пройти по этой вот узкой протоптанной бетонной тропке, прежде чем разберутся в твоем «деле»? Километры? Десятки километров? Сотни?

Да и станут ли разбираться? Становилось ясно: задумана широкая провокация. Не против него одного. Против всей семьи.

Несколько дней назад арестовали отца — Михаила Борисова. Старый большевик, он почти полвека отдал партии. В 1902 году вступил в РСДРП. С 1904 года работал с Владимиром Ильичей в Швейцарии, затем по его заданию нелегально вернулся в Россию. Активно участвовал в первой русской революции… Годы подпольной борьбы, полные тяжелых опасностей и боевой революционной романтики… Снова эмиграция. И наконец гром Великой Октябрьской революции. Возвращение на родину. Сложная, тонкая, тяжелая в те времена дипломатическая работа во многих странах мира. Трудная, но интересная, волнующая жизнь.

До мозга костей отец был верным ленинцем. Знал Николай и другое: старого революционера вряд ли могли арестовать без высшей санкции. Значит, Абакумов и его непосредственный шеф Берия докладывали какие-то материалы наверху. Там же была получена и необходимая санкция: Сталин верил им на слово, не требуя убедительных доказательств. Теперь они действуют быстро, решительно, резко. И, как всегда, беспощадно…

На следующий день после ареста мать рассказала Николаю подробности. В тот вечер она ходила с отцом в кино. Смотрели «Реквием» — фильм о Моцарте. В полутемном подъезде дома их ждала группа оперативных работников.

Ритуал ареста был сух и официален. Поднялись в квартиру. Оперативники вели себя по-хамски. Известный подручный Абакумова косноязычный Глинкин — великий мастер на мелкие, но грязные дела — орал на Борисова, словно пьяница в кабаке. У старого заслуженного большевика он требовал «золото и ценности».

Мать показала Николаю оставленную ей копию акта обыска. Николай узнал подписи беспринципных людей, чью работу в органах госбезопасности он, да и не только он, считал позором. Все они были приближенными Абакумова. Горе-министр подбирал свое непосредственное окружение по собственному образу и подобию.

Николай прилег на жесткую койку. Все-таки надо вздремнуть, отвлечься от кошмара, свалившегося на семью, словно горная лавина. Надо собраться, мобилизовать силы для первой встречи со следователем. По закону ему обязаны в течение 48 часов предъявить обвинения.

Может быть, дело не только в отце. Может быть, дело в том, что, веря в невиновность многих чекистов, погибших в конце 30-х годов, он, Николай, принялся изучать в научных фондах библиотек литературу и опубликованные документы о деятельности первых чекистов, отдавших весь жар души, здоровье, молодость, все силы защите молодой республики от ее врагов и павших жертвами — Николай чувствовал это — жестокого произвола, навета, оговора. Свою интуицию он хотел проверить документами. Может быть, это и привлекло к нему недоброе внимание.

За этими размышлениями Николай так и не успел заснуть. С шумом открылось квадратное оконце в двери. Надзиратель громко застучал ключом в дверь. Раздалось басистое: «Подъем!» Николаю — новичку — милостиво объяснил: спать можно только до шести утра. После шести «полагается вставать и бодрствовать». Дремать запрещено даже сидя. Иначе койку уберут из камеры на весь день, до ночи. А тогда не на чем будет сидеть: либо стой, либо садись на холодный шершавый бетонный пол.