Невидимые империи [Тайные общества старого и нового времени на Западе]

Если мерить этими мерками, то Талейрана и Фуше отличали от их коллег только большая сила ума, дальновидность, ловкость и беззастенчивость, большее умение извлекать выгоды из политических перемен, делать себя необходимыми для каждого нового режима. А среди всех этих качеств главным, конечно, был государственный ум и его обязательное свойство заглядывать дальше сегодняшнего дня — одним словом, политическая прозорливость, которая вовсе не переставала быть таковой оттого, что она была целиком поставлена на службу личным эгоистическим выгодам. Подспудное противодействие Талейрана и Фуше Наполеону, объединявшее этих ненавидевших друг друга высших сановников империи, конечно, тоже было продиктовано своекорыстными мотивами. Но оно не было порождено ни немилостью императора (которая была следствием, а не причиной тайных козней двух его наиболее умных и проницательных министров), ни какой-то личной к нему враждебностью, ведь они явно не могли ни выиграть от падения императора, ни претендовать на первое место в государстве. Все их манёвры сводились в конечном счете к одному — получению гарантий для себя в случае падения Наполеона.

Не требовалось особого ума, чтобы понять: наихудшие перспективы и Талейрану и Фуше сулила реставрация Бурбонов, поскольку они оба были представителями той достаточно широкой, пусть аморфной, группы, включающей и верхнее и среднее звено наполеоновской администрации, которая считала, что любой режим, могущий прийти на смену империи, должен находиться в определенной преемственной связи с революцией, чтобы гарантировать неприкосновенность новых, буржуазных порядков. И конечно, место в политической жизни тех, кто олицетворял эти порядки. В результате сугубо эгоистический интерес диктовал людям вроде Талейрана и Фуше поиски такой альтернативы наполеоновскому режиму, которая удовлетворяла бы жажду буржуазной Франции в стабильности, что могло быть достигнуто в случае, если новый режим отказался бы от авантюристической внешней политики, мог бы установить мир, сохранив те из завоеваний прежних лет, которые действительно можно было надолго удержать. «Я не могу, — писал Наполеон в сентябре 1806 г. Талейрану, — иметь союзницей ни одну из великих держав Европы»²⁶.

Талейран понимал, что победы Наполеона только сужали возможности французской дипломатии играть на противоречиях между другими великими державами. Когда пришли известия о разгроме пруссаков при Иене и Ауэрштадте, из уст высокопоставленного российского сановника вырвались такие слова: «Они не заслуживают никакого сожаления, но вместе с ними погибает Европа». Если до 1806 г. Талейран видел опасность для политической стабильности Франции в возможной гибели Наполеона на поле битвы или от руки убийцы, то с этого времени главной угрозой ему представляется сам Наполеон с его безудержными завоевательными планами. По словам Талейрана, произнесенным накануне похода 1812 г., император предпочитал, «чтобы его именем называли его авантюры, а не его столетие»²⁷. Новая, послереволюционная Франция восторжествовавшей буржуазии все более нуждалась в том, в чем ей отказывал наполеоновский режим, — в прочном обеспечении завоеванного, что позволило бы эффективно утилизировать результаты достигнутых побед.

В «Сценах политической жизни» Бальзака есть повесть «Темное дело», в которой нарисована картина «тайной войны» в первые годы Консульства. Июнь 1800 г. Первый консул Бонапарт должен со дня на день дать сражение в Италии превосходящим силам австрийцев. Бонапарт все поставил на карту — что же будет, если он потерпит поражение? И вот однажды летней ночью несколько человек вышли из министерства иностранных дел на улице Бак и уединились в одной из гостиных. Это были министр иностранных дел князь Талейран, министр полиции Фуше, бывший до недавнего времени консулом Сиейес и военный министр Лазар Карно. В уста своего героя де Марсе Бальзак вкладывает рассказ об этой встрече:

«… Военный заговорил первым:

— О чем идет речь?

— О Франции, вероятно, — ответил князь…

— О республике, несомненно, — ответил Фуше.

— О власти, по-видимому, — ответил Сиейес…

— Интересы у нас общие, — категорически заявил Сиейес, — и они вполне совпадают с интересами родины.

— Редкий случаи, — заметил дипломат, улыбнувшись».

Тогда начавший было формироваться заговор распался через несколько дней: стало известно о французской победе при Маренго. Но почва для новых заговоров создавалась самой политикой Наполеона.