Невидимые волны

– До чрезвычайности любопытно, – медленно протянул Алексей Петрович. – До чрезвычайности любопытно, – повторил он, – как ты исцелился у этих мощей…

Молодой Сухоруков начал свой рассказ. Начал он с того, как бесплодно шло его лечение, как через два месяца пятигорской возни он совершенно разочаровался в докторе Гефте, которого рекомендовал Овер, и как он наконец выехал с Кавказа в полном отчаянии, не видя исхода в своем положении. Затем Василий Алексеевич стал подробно рассказывать о своей остановке на постоялом дворе, о своем удивительном сне и о том, что произошло в Воронеже в монастырском соборе. Рассказывая это, он очень воодушевился.

– Ты можешь мне верить или не верить, отец, – закончил Василий Алексеевич свой рассказ, – но что было, то было: внесли меня люди в монастырский собор к Митрофанию на руках, внесли они меня такого же парализованного, каким ты меня видел здесь в Отрадном, а вышел я из собора на своих ногах. Спроси об этом, если мне не веришь, наших людей… Да, наконец, я сам сейчас перед тобой здоровый на этом диване сижу…

Прошло несколько минут молчания. Прервал молчание Алексей Петрович.

– Верно ли ты все это себе представляешь, мой дружок Васенька? – сказал старик.

– То есть, как это, верно ли себе представляю! – проговорил Василий Алексеевич, – я говорю то, что действительно было, и ничего тут я себе не представляю…

– Так-то оно так, – протянул Алексей Петрович, – но я иначе, чем ты, все это могу объяснить… И мое объяснение будет, кажется, ближе к истине чем твое, и думаю я, что твой Митрофаний в этом чуде ни при чем.

Очередь выражать свое удивление перешла теперь уже к Василию Алексеевичу. Он широкими глазами посмотрел на отца и сказал:

– Да чем же это объяснить, как не чудом у мощей? Ведь я же это чудо сам почувствовал… Ведь я всем своим существом почувствовал, как Митрофаний меня исцелил…

– Объяснить это можно, – сказал уверенно и спокойно старик, – теми же водами и тем же пятигорским лечением, пользу которого ты отвергаешь. Лечение это, Васенька, не было бесплодно, как ты думаешь. Секрет тут в том, что результаты лечения пришли позже. Они и сказались в Воронеже довольно для тебя явственно. А твое чудо у мощей, как ты его вообразил, это не что иное, как случайное совпадение с тем, что во всяком разе должно было произойти. О действии пятигорских вод я недавно слышал от нашего уездного предводителя Выжлецова. Он тоже в Пятигорске был и там лечился. Эти его рассказы мне все освещают в твоем событии. Выжлецов говорил, что пятигорские горячие воды во время самого лечения иногда ничем себя не проявляют. Выздоровление от них приходит уже потом. Это самое, мой друг, и было с тобой…

Алексей Петрович замолчал и не без некоторого торжества правоты своих воззрений смотрел на сына. Он думал, что своими словами переубедил его. Однако неожиданно для себя он увидал на лице Василия нечто совсем новое – он увидал, что лицо сына выражало от этих его слов как бы страдание и большое волнение. Он даже заметил, как Василий нервно сжал одной своей рукой пальцы другой руки, и они у него хрустнули. Несомненно было, что слова старика нисколько сына не разуверили, а только взволновали. Старик решил успокоить и утешить сына.

– Совсем не сомневаюсь я, Васенька, – сказал он мягко, как только мог, – не сомневаюсь я в полной искренности твоего рассказа, и ты, пожалуйста, не смущайся от этих моих слов. Все то, о чем ты мне говорил, несомненно; ты, действительно, это перечувствовал. Ты перечувствовал это, когда ноги и руки твои развязались. Думаю я только, что твой сон и твое воображение у мощей явились в сущности проявлением твоего инстиктивного усилия развязать свои члены. В исцелении всякого больного влияют и усилия его натуры. Это, конечно, так. Но главная и основная причина твоего настоящего выздоровления – это, я твердо уверен, действие серных горячих ванн. Это для меня ясно…

– Я знал, – отозвался, наконец, с грустью Василий Алексеевич, – что ты, отец, мне не поверишь, поэтому и затруднялся тебе все рассказывать; затруднялся сообщить о том, как совершилось надо мной великое Божие чудо, и вот откровенно тебе скажу, нелегко моему сердцу видеть такую предвзятость в твоем безусловном отрицании высших сил, которые, между тем, для меня столь несомненны. И видеть мне это нелегко, отец, потому, что я искренно тебя люблю…