Невидимые знаки (ЛП)

— Хорошо...

— Когда я рассказал ей, что тетя и дядя Пиппы были на острове и присматривали за её внучкой, она сказала, что у Дункана не было братьев и сестер. Он был единственным ребенком. Однако... из вашей медицинской карты я знаю, что вы указали свое имя как Эстель Эвермор... как и у Пиппы.

Доктор посмотрел на меня.

— Однако, ваша фамилия Оук, так что предполагаю, и не хочу совать нос не в свое дело, что Эстель была замужем или каким-то образом состояла в дальнем родстве с Эверморами до того, как познакомились? Или, возможно, вы сменили фамилию из соображений удобства?

Возмущенная Пиппа вырвалась из объятий Эстель.

— Она моя тетя. Гэл — мой дядя. Мне все равно, что кто говорит. Они — семья.

Финнеган поднял руки.

— Я не утверждал обратного, но власти захотят разобраться с этим.

— С чем разобраться? — спросил я.

Финнеган бросил на меня печальный взгляд, отягощенный всем тем, чего мы не понимали.

— Когда мы прибудем в порт через несколько дней, вас будут допрашивать представители сиднейской иммиграционной службы. Вы будете задержаны, если у вас нет действующих документов, подтверждающих гражданство и происхождение.

Задержаны?

Мы превратились из заключенных на острове в заключенных среди людей?

Черт, нет.

Этого не может быть.

— Послушайте, у нас нет документов, потому что мы потерпели крушение. Мы живы благодаря тому, что сплотились, а не потому, что кто-то нас нашёл. Они могут взять свой допуск и засунуть его себе в задницу, прежде чем я позволю им задержать или разделить нас.

Эстель предупредила:

— Гэл...

Пиппа снова разрыдалась.

Кокос выглядела так, словно хотела присоединиться к нам.

Рай превратился в ад.

Эстель положила свою руку на мою.

— Все в порядке. Мы все уладим. — Она храбро улыбнулась Финнегану. — Все будет хорошо... правда?

У Финнегана хватило такта солгать. Однако его глаза не могли скрыть правду.

— Да, уверен, так и будет, — сказал его рот.

«Я бы начал прощаться уже сейчас», — сказали его глаза.

В первый раз, но определенно не в последний, я пожалел, что мы не вернулись на наш остров.

Назад домой.

Где ничто и никто не мог нас тронуть.

ДВА ДНЯ.

Оба состояли из двадцати четырех часов.

Оба неизменны по минутам и продолжительности.

И все же каким-то образом... они промелькнули незаметно.

Так было всегда. Если на горизонте появлялось что-то радостное, дни превращались в годы. А если грозило что-то ужасное, то они превращались в секунды.

Два дня — слишком мало.

Несмотря на то, что время было против нас, Гэллоуэю становилось лучше.

Финнеган осмотрел его плохо зажившую лодыжку, стопу и голень. Он сделал рентгеновские снимки и в задумчивости постучал себя по подбородку.

К сожалению, он признал, что конечный результат получился не идеальным.

Голень Гэллоуэя зажила после травмы латеральной маллеолуса, а на стопе был перелом Лисфранка (прим. пер.: Переломовывих Лисфранка представляет собой перелом и/или вывих среднего отдела стопы с повреждением одного или более из предплюсно-плюсневых суставов), который может привести к артриту.

Его лодыжка.

Его лодыжка была не в порядке.

Мы уже знали это.

Мы не знали, что травма называется бималеолярным переломом (прим. пер.: бималеолярный перелом — повреждение голеностопного сустава с переломом и внутренней, и внешней лодыжки). В сочетании с другими травмами и тем фактом, что связки и сухожилия также были повреждены, это означало, что наложенной шины и самого лучшего ухода, который я могла обеспечить, было недостаточно.

В процессе заживления сустав сместился, это привело к неправильному срастанию сломанной кости. Лодыжка могла выдерживать нагрузку, но он, возможно, никогда не сможет бегать или даже ходить, не хромая. Со временем, по мере старения, у него появятся боли. Сустав будет нестабильным и потребует постоянного наблюдения.

Вместо того чтобы быть сильной ради Гэла, быть рядом, когда он услышал новость, я сломалась.

Я чувствовала себя ответственной за это.

Я ненавидела себя за то, что подвела его.

Я должна была сделать больше, чтобы вылечить его. Должна была знать, как обеспечить лучший уход.

Однако он не винил меня. Он винил себя. Это он заставил пилота лететь в изменчивую погоду. Он совершил поступок, за который карма требовала платы.

Я любила его, независимо от того, был он сломлен или цел.

Я просто хотела быть лучше. Более способной. Медсестрой, а не автором песен.

В тот вечер, после того как Финнеган сообщил новость, Гэллоуэй прижал меня к себе и приказал прекратить испытывать чувство вины. Я больше не должна думать об этом.

Он смирился с тем, что теперь у него такая походка. Он мог бегать, ходить (возможно, он никогда не будет делать это грациозно или не сможет танцевать), но он был жив, и это главное.