Невидимые

***
Когда кажется слишком жесткой кровать, и будильник сломался, или
вдруг наручные начали отставать (а раньше всегда спешили),
и не в силах помочь ни новый завод, ни замена батарейки,
а на дне кармана внезапно блеснет монеткою в три копейки
(встрепенись, нумизмат, конопатый пострел!) жалкое прошлое — бей тревогу.
Все это значит, что ты постарел, что, выражаясь строго,
виноват (и не в силах уснуть) перед Богом — Бог с ним, но и перед
самим собой — и пора навостряться в путь, в который никто не верит.

Все это значит, что мир обогнал тебя, что в озябшей сухой ладони

не аммонал, а веронал, что вряд ли улыбчивый ангел тронет
тебя за плечо в мартовской тишине ночной, чтобы в восторге
беспричинном взглянуть за окно, где привкус лимонной корки
в морозном небе, арабская вязь, и планеты бессонные, сторожевые
проповедуют липам и тополям, смеясь, искусство жизни впервые.
А еще это значит, что циферблат — не лицо, а лишь круг —
ну о чем ты подумал? — ада.
И на стрелки уставясь, переводя их назад, ни о чем его не проси. Не надо.

***
Каждое солнце — атом, но и каждое сердце — стон.
И поэтому черномраморным вечером, на излете хмеля,
наступает время, — вздрагивая, холодея, — размышлять о том,
что происходит на самом деле
после дня рождения (развеялся и погас
звон стаканов). Царь творенья, кряхтя, на четвереньках ловит
настырную крысу. То есть время фантомных зачатий, час
то незваных мучений совести, то ускользнувшей в небытие любови.
Тихо. Только полено сосновое в печке взрывается и трещит.
Хорошо говорить с огнем — вероятно, честнее этого друга
не бывает. Что с тобою, провидец? Зачем твой сыромятный щит
с головой Горгоны отброшен в паучий угол?
Наступает время сбора камней, из которых я каждый взвешу,
время замеса глины для табличек, каждая из которых могла бы
рассказать, как Энкиду, прикасаясь к руке Гильгамеша,
рыдал: «Не рубил я горного кедра, не умертвлял я Хумбабу»,
время вступать в неосвященный храм, где — недостойны, случайны —
сумерки жизни плещут неявным пламенем (а шторы давно закрыты),
исполненным нечитаемой и заиндевевшей тайны,
как грошовый брелок для ключей из письменного гранита.