Невидимый человек

Для начала необходимо взглянуть на колледж с позиций прошлого. По тем временам это, несомненно, было грандиозным заведением; но зданий в нем насчитывалось восемь, а теперь их двадцать; штат преподавателей включал пятьдесят человек, теперь их двести; тогда здесь обучалась пара сотен студентов, а сейчас, по словам главного бухгалтера, вас стало три тысячи. Нынче у вас есть асфальтированные дороги, что не портят автомобильных шин, а в ту пору дороги были засыпаны щебенкой, которая обеспечивала проезд запряженных быками и мулами повозок и фургонов на конной тяге. У меня нет слов, чтобы выразить те чувства, что захлестнули меня при возвращении в это грандиозное учебное заведение после столь долгого отсутствия: мне довелось осмотреть его богатые зеленые насаждения, плодоносные сельскохозяйственные угодья и благоухающий цветами кампус. Ах! А потрясающая электростанция, которая снабжает электроэнергией район, по площади превышающий некоторые города, причем только за счет черных рабочих рук. Таким образом, мои юные друзья, факел, зажженный Основателем, по-прежнему полыхает. Ваш наставник выполнил свое обещание в тысячекратном размере. Но я высоко ценю и его личность как таковую: он — со-творитель великого, благородного эксперимента. Достойный преемник своего великого друга, он сделался крупным государственным деятелем совсем не случайно, а благодаря своим глубоко продуманным и мудрым решениям. Масштаб его личности достоин вашего подражания. Рекомендую вам брать с него пример. Стремитесь, все как один, к тому, чтобы в будущем пойти по его стопам. Впереди еще много великих дел. Ведь мы с вами — хотя и молодой, но стремительно растущий народ. О нас еще будут сложены легенды. Не бойтесь взвалить на себя ношу своего наставника, и слава вашего Основателя будет только множиться, а история нашей расы сделается сагой о многочисленных победах и свершениях.

Теперь Барби, лучезарно улыбаясь, простер руки вперед и, похожий на Будду, застыл глыбой оникса. Вся часовня всхлипывала. Никогда я не чувствовал себя таким потерянным, как в этом шорохе восхищенных голосов. На несколько минут старый Барби явил мне откровение, и теперь я понимал, что уехать из кампуса — это все равно что резать по живому. Мне было видно, как он, опустив руки, медленно направился обратно к своему стулу, слегка запрокинув голову, как будто прислушивался к далекой музыке. Я потупился, чтобы утереть слезы, и тут услышал потрясенный громкий вдох.

Подняв глаза, я увидел, что двое белых попечителей спешат в ту сторону, где у ног доктора Бледсоу барахтается Барби. Старик стоял на четвереньках, а двое белых мужчин подхватили его под руки, и теперь, когда он встал, я заметил, что один из них подобрал с пола какой-то предмет и вложил ему в руку. И стоило ему поднять голову, как до меня дошло… В тот быстротечный миг между этой сценой и вспышкой черных линз мне на миг открылось, как моргают незрячие глаза. Гомер А. Барби был слеп.

Бормоча извинения, доктор Бледсоу проводил его к стулу. Потом, когда старик с улыбкой откинулся назад, доктор Бледсоу остановился на краю помоста и воздел руки. Я, закрыв глаза, услышал исходящий от него глубокий стон и нарастающее крещендо со стороны студенческих ярусов. На сей раз это была искренне прочувствованная мелодия, исполняемая не для гостей, а для самих себя; песня надежды и благоговения. Я хотел броситься прочь из часовни, но не решился. Прямой, негнущийся, поддерживаемый твердой скамьей, я только в ней и черпал подобие надежды.

У меня не хватало духу посмотреть на доктора Бледсоу, потому что старик Барби заставил меня и прочувствовать, и принять свою вину. При том что действовал я неумышленно, любой поступок, ставящий под угрозу преемственность мечты, расценивался как предательство.

Следующего оратора я не слушал: этот рослый белый мужчина все время прикладывал к глазам носовой платок и повторял каждое предложение по нескольку раз, пылко и невнятно. Потом оркестр заиграл симфонию Дворжака «Из Нового Света», и в ее главной теме мне чудился любимый спиричуэлс моих матери и деда, «В лучшей из колесниц». Совладать с нахлынувшими чувствами я уже не мог и перед следующим выступлением стремительно ринулся в ночь под осуждающими взглядами преподавателей и смотрительниц.

В лунном свете на руку Основателя, простертую над головой навеки коленопреклоненного раба, опустился пересмешник, который выводил рулады, подрагивая своим растревоженным луной хвостиком. Под звуки этих трелей я шагал по тенистой аллее. Уличные фонари, безмятежно покоившиеся в заточении теней, ярко светились в подлунном сне кампуса.