Невидимый огонь

То, что Мелания называла прощальным вечером, на деле было совсем скромным ужином на три персоны в квартире у Войцеховского, за накрытым по-холостяцки столом, для которого все, за исключением кофе и бутербродов, хозяин добыл в Раудаве, в гастрономе и кулинарии.

Так же, как некогда Меланьины рюмки, внешне компания выглядела весьма разношерстной. На Феликсе Войцеховском, как всегда ослепительно свежем и наутюженном, костюм был скорее домашний, чем парадный. Джемма, у которой и вообще-то особых нарядов не было, а с собою в Мургале тем более, пришла в спортивном джемпере и брюках и не совсем ловко себя чувствовала рядом с Меланией в черном люксовом платье с белым жабо из кружев, торжественном, как дирижерский фрак, и годном для всех официальных случаев, включая и похороны. И вообще гвоздем вечера, казалось, была вовсе не Джемма, в честь которой устраивалось это маленькое торжество, а Мелания: лаковые туфли, красивые, универсальные и вездеходные, как танки, будто созданные для мургальской глинистой почвы, горьковатые духи «Янтарь», что сейчас были в моде, особенно у пожилых женщин, собственноручная прическа, которая говорила о художественных данных Мелании, хотя и не очень шла ей, так как делала удлиненное лицо еще длиннее, и даже пластмассовые клипсы. Ничего не скажешь — дама! Со всем прочим не гармонировали только руки — большие, грубые, изъеденные моющей пастой и дезинфекционными средствами, с коротко остриженными и обломанными на садовых работах ногтями.

Между изящной фарфоровой посудой хозяина удобно разместилась глиняная миска с фирменным блюдом Мелании — блинцами. Ее фирменный напиток, увы, не удостоился такой чести, Войцеховский его куда-то засунул и выставил гостям лишь бутылку вина.

В то время как Войцеховский молол в кухне зерна — сварить кофе, Джемма рассматривала комнату, где была только второй раз, к тому же в первый раз она чувствовала себя здесь связанной, скованной — боялась собаку, и Войцеховского тоже, так что ничего толком не разглядела. Книги больше в старинных переплетах, и притом иностранные, ведь Войцеховский, как однажды сказала Мелания, читает и говорит на шести языках. Розовый торшер, уместный, скорее, в комнате женщины, чем мужчины. Всюду странные и, наверное, дорогие, редкие безделушки, статуэтки, фигурки чертей и божков. На стене картина с изображением то ли белых хризантем, то ли бледных тающих облаков. На письменном столе магнитофон, уже открытый — возможно, по этому случаю, а может, и вообще часто включается. Не только после каморки для практикантов в здании ветеринарного участка, но и после дома ее матери с новой, модерной и безличной мебелью все здесь было неброско, подобрано со вкусом и в розовом свете торшера, шедшем как бы от горящих углей в невидимой топке, представлялось глазам Джеммы таинственным и романтичным. Это жилье сильно отличалось от всех, где ей приходилось бывать. Она трижды возвращалась взглядом к картине, висевшей прямо напротив, но так и не могла для себя решить, что написано на холсте — облака, или цветы, или, быть может, болотная пушица. Она впервые видела такую картину, которая давала простор воображению, и в этом, как и почти во всем остальном здесь, было какое-то очарование, до сей поры ей незнакомое.

— Завтра в это время ты уж, наверно, будешь дома, — сказала Мелания, думая о своем.

— Если поеду дневным автобусом, — согласилась Джемма, не отводя глаз от полотна. — А если вечерним, то буду еще в пути.

Мелания помолчала. В кухне гудела кофемолка.

— С одной стороны, — когда смолк треск, возобновила разговор Мелания, — сегодняшним днем твоя практика здесь кончается. Дневник в порядке. Командировка подписана. Характеристика есть. А с другой стороны, куда тебе торопиться, правда?

Джемма рассеянно засмеялась,

— Чего ты смеешься?

— Так просто.

— По дому-то не соскучилась?

— Есть чего скучать! Сразу же запрягут полы мыть. Или заставят нянчить братишку.

— Сколько же ему?

— Год… Братишка сводный. И потом, скоро праздник. Мама с отчимом захотят где-нибудь погостить, а с мальчишкой ты как пришитая. И хорошо, что есть Джемма, Так ведь?

Она вновь невесело усмехнулась, вспомнив, что это мамина любимая присказка. «Рожь золотиться стала, теперь ты как пришитая», «Вот корова отелится — будешь как пришитая», «С ребенком ты будешь как пришитая. Ни учиться, ни поехать куда. И не думай, что я за ним ходить стану. У меня самой еще могут быть дети». Что ж, верно. И в самом деле есть…

— Ты детей не любишь? — спросила Мелания.

— Нет.

Мелания испустила тяжелый вздох, а Джемма встала, подошла к магнитофону и занялась им, чтобы не продолжать этот разговор, который был ей в тягость. И зачем вообще было начинать? Кто тянул за язык?

— Можно включить? — крикнула Джемма Войцеховскому, но или тот не услыхал вопроса, или она не расслышала ответа, хотя дверь была полуоткрыта.