Невидимый огонь

— Не слушайте ее. Драться она не дерется, а берет глоткой, — примирительно сказал Ингус, вынул пачку сигарет и протянул Джемме.

— Не курю, — отказалась она. — И вообще…

— Небось читаете «Здоровье»?

— Читаю.

— А я не читаю, — мирно отозвался Ингус и закурил.

— Ах ты шлюха! — блажила тем временем женщина. — Являются всякие потаскухи и уводят мужей у законных жен!

— Что она на меня взъелась? — спросила Джемма уже со слезами. — У меня срочный вызов, а я…

— Чего же вы сразу не сказали, что срочный?

— Как это не сказала?.. Вы… вы отвратительный человек! — сорвалась на крик и Джемма, по-женски выливая обиду и горечь, свое невезенье на голову первого встречного, на голову Ингуса. — Все вы отвратительные!

Ингус молчал, в темноте лишь мерцал огонек его сигареты.

— Что за люди? — продолжала Джемма. — Один вопит так, будто я пришла его обокрасть. Другой…

— А другой?

— Неужели вам трудно показать дорогу?

— Да я предлагал вам даже отвезти. Вы не захотели.

— Едем!

Джемма взобралась на заднее сиденье и думала придержаться за ручку, но мотоцикл так рванул с места, что она, опасно качнувшись, быстрым движением обхватила мужчину за талию. Брань мигом растаяла где-то позади, в треске мотора, только пес еще метров пятьдесят бежал следом, пока в конце концов не отстал.

В свете фар газика Джемма мелькнула на столь краткое мгновение, что Войцеховский не мог бы сказать, как, по каким признакам он узнал ее в темноте, и, будь у него секунда на размышление, он вряд ли остановил бы машину в этом месте, где Джемме незачем было находиться и где она вроде и не могла находиться между двенадцатью и часом ночи, однако времени на раздумье у Войцеховского не было, и руки помимо его воли крутанули руль вправо, а нога сама собой нажала тормозную педаль, и газик подкатил к обочине в десятке метров впереди Джеммы.

— Это действительно вы! — воскликнул Войцеховский, — Я уж думал — померещилось. Домой?

— Домой.

Садясь в машину, Джемма слегка споткнулась. Войцеховский подался ей навстречу, но она не взяла протянутую руку, и он только поднял маленький чемоданчик, в котором что-то звякнуло так знакомо для его привычного уха, что он сразу догадался:

— Инструменты?

— Да.

Она тяжело опустилась рядом и взяла чемоданчик на колени.

— Спасибо,

— Вызов?

— Да.

Он взглянул на нее сбоку и откашлялся.

— Вид у вас не очень бравый. Или, может быть, я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — бесцветно отвечала она, потом нервно заговорила, постепенно распаляясь: — Позвонили, а чтобы толком объяснить, где это… У механических мастерских. Ну, я и плутала там впотьмах вокруг мастерских, до парка прошла и даже до кладбища.

— До кладбища? — удивился Войцеховский и выжал сцепление.

— Да.

— Но там, насколько мне известно, до поворота на Ауруциемс нет ни одной усадьбы.

— Вам-то известно. А мне?

— Конечно, — согласился Войцеховский, перебирая в уме все ближние хутора. — Куда же вам все-таки надо было?

— В Купены,

— Ясно. И вам же вдобавок сделали выговор за опоздание? Так бывает.

— Если бы только это! — отозвалась Джемма, — Навстречу мне вышли с кровавым ножом. Какая-то ужасная женщина…

— Молодая или старая?

— Ну, в летах, уже за тридцать.

«Наверное, Алиса», — догадался Войцеховский, хотя «ужасная женщина» и «в летах» никак не вязались в его представлении с обликом Алисы.

— Разве не могла она хотя бы выйти навстречу? Так нет, взяла и зарезала не дождавшись… Только за смертью, говорит, меня посылать. Как будто я желала чьей-то смерти! Я шла с инструментами, у меня зонд, я бы спасла… ну хоть попыталась бы спасти… А она — она, знаете, сует мне в руку этот кровавый косарь и толкает меня к загородке, где у нее двое ягнят. «Иди, решай, говорит, их тоже!» Как будто не она заколола овцу, а я!

И вдруг произошло то, чего он от Джеммы меньше всего ожидал, — она заплакала. Войцеховский поморщился. Он не выносил слез. Это было его слабое место, что он и сознавал, как и многие другие свои недостатки, за которые ему не раз приходилось платиться. Будоража его эмоциональную натуру, слезы выбивали его из душевного равновесия. Трогали его и злили, делали агрессивным и в то же время беспомощным. И если бы женщины знали, как много можно добиться от Войцеховского слезами, они бы наверняка чаще пользовались этим прекрасным средством, к которому прибегали скорее интуитивно, чем сознательно. Войцеховскому же инстинкт самосохранения, как правило, сигнализировал о приближении сего опасного момента, так что застать его врасплох было довольно трудно.

— Если вы надеялись… — заговорил он, за холодной деловитостью пряча волнение, — если вам казалось, что вам уготованы одни лавры и подвиги, а неудачи и поражения вас минуют, вам не следовало идти в ветеринары.

Она не ответила, только шарила по карманам в поисках носового платка.

— О чем вы думали, когда шли на ветеринарное отделение?

— Ни о чем я не думала, — неожиданно крикнула Джемма. — Я с детства любила мучить животных, вот и пошла.