Невидимый страж

Джеймс наклонился к жене и поцеловал ее. Затем он слегка отстранился, чтобы посмотреть ей в глаза, и поцеловал ее снова. Сначала Амайя хотела его оттолкнуть, но после второго поцелуя ощутила, как напряжение улетучилось куда-то очень далеко. Она положила ладонь на затылок Джеймса и скользнула рукой вниз по его телу, прижимая его к себе, стремясь еще сильнее ощутить вес его тела на своем. Нащупав край его футболки, она потянула ее наверх, обнажая грудь возлюбленного, одновременно избавляясь от своей майки. Она обожала ощущение его напрягшегося тела, прижимающегося к ней все сильнее. Он был великолепен в своей наготе, напоминал древнегреческого атлета, а тепло его кожи сводило ее с ума. Она лихорадочно скользила пальцами по его спине, пока ее ладони не легли на ягодицы, наслаждаясь ощущением напрягшихся мышц и исходящей от него силы, а также поцелуями, которыми Джеймс покрывал ее шею и грудь. Ей нравилось заниматься любовью плавно и неторопливо, и обычно их секс бывал элегантным и исполненным взаимного доверия. Тем не менее иногда желание охватывало ее внезапно, нарастая стремительно и безудержно, и она сама изумлялась его мощи. Оно туманило рассудок и заставляло почувствовать себя животным, способным на все. Когда они отдавались друг другу, она испытывала потребность говорить, рассказывать ему, как она его хочет, как она его любит и сколько счастья дарит ей секс с ним. Она ощущала себя в плену у собственного восторга, и она знала, что ей никогда не удастся выразить словами все, что она чувствует. Она не подбирала ласковые слова, они приходили к ней интуитивно. Их тела скользили в жарком танце, как будто перетекая друг в друга. Но как бы они ни стремились к этому, их губам и рукам не удавалось передать друг другу всю силу их страсти, а рвущиеся из души слова любви звучали хрипло и прерывисто. И она ощущала, как где-то глубоко внутри нарастает и набирает силу водоворот чувств, страстей и инстинктов, подобно цунами вырывается на поверхность, сметая рассудок и здравый смысл и увлекая ее в безбрежность, которая ее пугала, но одновременно безудержно влекла, похожая на пропасть, скрывающую в своей бездонной глубине все, что нельзя произносить, все самые мучительные желания, пылающие страсти, дикие инстинкты, отчаяние и нечеловеческую боль. Все это вихрем проносилось сквозь нее перед мгновением высшего наслаждения, и она не могла понять, что ей открылось — сердце Бога или двери в преисподнюю. Это было познание пути к вечности бытия или жестокое откровение о том, что дальше ничего нет, которое ее разум милосердно стирал уже через мгновение после кульминации, и ее горячей паутиной опутывала дремота, погружая ее в глубокий сон, где ей что-то шептал голос Дюпре.

Она открыла глаза и моментально успокоилась, узнав знакомые очертания спальни, подсвеченные молочно-белым сиянием задвинутой в самый угол лампы. Она различала не меньше сотни различных оттенков серого, которыми был разрисован ночной мир ее сновидений. Она легла удобнее и закрыла глаза, тут же погрузившись в бдительную и приятную дремоту, позволяющую ей осознавать себя, ровное дыхание спящего рядом Джеймса и головокружительный аромат его кожи, тепло фланелевых простыней и пышущий жаром тоннель, увлекающий ее в глубокий сон.

И присутствие. Она так остро ощутила его злобную близость, что сердце у нее в груди конвульсивно сократилось и вздрогнуло. Еще не успев открыть глаза, она знала, что ожидает ее, стоя рядом с кроватью. Зло наблюдало за ней своими холодными глазами, криво усмехаясь и явно упиваясь перспективой напугать ее, как оно часто делало, когда Амайя была маленькой. Впрочем, оно пугало ее до сих пор, потому что продолжало жить в ее страхе. Амайя это знала, но ей не удавалось избавиться от ужаса, накрывавшего ее подобно могильной плите, парализуя ее волю и тело, снова и снова превращая ее в маленькую дрожащую девочку, которая прилагала все усилия к тому, чтобы не открывать глаза.

«Не открывай их. Не открывай их», — твердила она себе.

Но она все равно их открыла, и, прежде чем ее веки распахнулись, она знала, что ее лицо уже склонилось над ней, приблизившись и уподобляясь вампиру, питающемуся не кровью, а мужеством. Если бы она не открыла глаза, она наклонилась бы так низко, что начала бы дышать ее воздухом, открыла бы свой насмешливый рот и съела бы ее.

Она открыла глаза, увидела ее и закричала.

Крики Амайи смешались с возгласами Джеймса, который звал ее откуда-то издалека, и с топотом босых ног по коридору.