Невинная для братьев

Всё это Он перечислял мне, когда приходил в мои “покои”.

Это Он шептал, когда меня мазали всякой ароматической дрянью и готовили к свадебному торжеству.

Это Он советовал мне у алтаря.

— Что с ней? — другой голос, женский и всё также на английском.

— Я не знаю… — тот голос, что меня успокаивал.

Я хочу пить. Как безумная жажду воды.

Я голодна… живот режет будто раскалённым ножом, и хочется свернуться в клубочек и прижать к нему руки.

Ноги болят — горят огнём. С моих потрескавшихся, обветренных губ срывается стон, когда кто-то прикасается к моим ногам и начинает… мыть?

Да, их моют.

Пахнет химией, антисептиком или вроде того.

Бормотание над головой усиливается. Они говорят, говорят, а я не понимаю. И я чувствую, что сердце учащённо бьётся, и ИХ это беспокоит.

Голоса отдаляются.

Смерть?

Ты?

Пожалуйста, если это ты, скажи, что всё! Я хочу, чтобы это был конец моей истории!

Леон Кортес

— Мы не смогли её найти, — голос блеющий.

Пёс в ужасе. И я понимаю почему.

Я молчу. Нет нужды реветь, что это лишь жалкая девчонка. Что ей некуда деться. Что три дня в лесу — верная смерть для такой трусливой, полудохлой дряни, но они считают, что она жива.

Они считают, что она смогла пересечь границу.

Они считают, что её видели, и что не может быть второй “невесты” вышедшей на дорогу без обуви и в рваном платье.

Они считают что она обхитрила его псов!

Я молчу.

И буду молчать пока не услышу хоть что-то разумное.

— Может ей эт… помог кто-то? — запинаясь озвучивают ещё одну версию.

Я молчу. Они не заслуживают того, чтобы я сейчас думал за них.

— Да, это вариант, — общаются между собой, а я по-прежнему молчу.

Больше мне здесь делать нечего.

Я ухожу.

Псы ругаются за моей спиной.

Во мне разрастается ком сладкой злобы.

Если Фрида выжила — то я её недооценил, но тот, кто ей помог — смертник.

Глава 2

Фрида

Ломка — жуткое состояние, когда притупляется реальность, и ты погружаешься в собственный Ад. Когда тебя бросает из огня да в полымя. Кровь жгучим ядом сжигает вены. Да-а-а, сущая пытка слышать, как яростно сердце отбивает удар за ударом, и эта гулкая вибрация отдаётся в мозгу, словно молот по наковальне.

То демоны мерещатся, то ангелы, то тьма, то свет. И качает меня в забытье как на качелях: от ненависти до любви, от злости до благодарности, от страха до безрассудства.

Я мечусь: я всего лишь ищу выход на свободу…

И к ней стремлюсь. Я освобожусь любой ценой…

Но… меня нещадно тошнит, кожа зудит, хочется рвать волосы и орать в голос, чтобы муки прекратились. Я остервенело чешусь, в жажде одной болью притупить другую.

Агония продолжается.

— Дайте мне лекарства, — требую у мужчины, который поначалу казался хорошим. Но теперь-то я вижу, что он — ЗЛО!

Он издевается надо мной не хуже Барона.

И если тот накачивал дрянью и любовался результатом, приправляя гадкими подробностями, что собирается со мной сделать, то этот… не даёт! И наслаждается моими мучениями!

Так что ОН — не лучше Барона!

И девушка его… ещё та…

Я просила её, молила отпустить меня!..

Объясняла, что мне нужно бежать…

Что МНЕ НУЖНО БЕЖАТЬ!

Но они все остаются глухи к моим словам.

Долго… долго мечусь в этом Аду.

Меня буквально выворачивает наизнанку.

И мысли жужжат точно рой ос. Таранят черепушку до боли.

Кожу на себе деру, вены вскрываю и в лицо вонзаю когти, чтобы избавиться от этих неприятных чувств. Чтобы избавиться от того, что сделало меня такой.

Мне не нужна красота! Она — проклятие! Лучше уродиной и калеченой быть, чем… собой.

Может, хоть так, отыщи меня чудовище, откажется… Глянет на изуродованное лицо и тело и остынет! Охладеет, отвратится…

Но вряд ли. Если он меня такой, болезненно худой, под наркотой, продолжал хотеть, то не успокоиться, пока не сотворит со мной всё, о чём так долго мечтал. Ту грязь, о которой столько шептал.

“Я буду тебя трахать во все щели, малышка. Буду рвать твои дырки, срывая девственность на каждой. Хочу быть у тебя первым везде!”

Моя девственность — я точно поняла, что у него патологически-ненормальная одержимость моей девственностью.

Лео

Её организм еду хронически не принимает. Девушку жестоко полощет. Либо Ди, либо мне приходится высиживать рядом, чтобы не проморгать момент, если у девчонки случится очередной приступ наркотического безумия.

И пока я рядом… разговариваю с ней. Много, долго…

Странно, как-то непривычно, но… неожиданно для себя говорю с ней. О глупостях разных. О том, что уже выхаживал таких, как она. Догадки озвучиваю на её счёт. И порой мне кажется, что она поправится. Что слышит меня, всё понимает, вот-вот отзовётся.

Но нет.

Она то смотрит безлико, то в неё вселяется нечто неуправляемое, ярое. Выть начинает, как дикий зверь, и метаться по койке. Рвать на себе одежду, кожу когтями скрести, словно желает её с себя содрать.

И после очередного припадка, связываю… для её же блага.

Даю успокоительного, и только после без приключений переодеваю. Руки предательски дрожат, пока я окровавленные лохмотья стягиваю, оголяя худенькое тело.

Неправильно, аморально, но наравне с жалостью и сочувствием я… чувствую возбуждение.

Это ведь… гадко, мерзко. Болезнь… Впервые с таким сталкиваюсь.