Невинная для Лютого

Сегодня утром мы проснулись в обнимку. Лина потихоньку стала привыкать к моим объятиям, хотя я все еще терпел жуткое возбуждение, сбрасывал в душе, когда было крайне невмоготу, и к жене не приставал. Маленькой нужно время, чтобы почувствовать тягу ко мне и не вздрагивать каждый раз, когда закрывает глаза.

Враг повержен, Чеха после взрыва толком и не собрали, чтобы похоронить, а Носов выжил, хотя оставался в тяжелом состоянии. Первые дни мы настороженно следили за перестановкой сил в городе, но после все оказалось не так плохо. Соглядатаи Чеха испарились в день событий из дома тестя. Комнаты очистили от лишней аппаратуры, я поставил верных и надежных людей Макса в охрану. Кирсанов был не против.

Хотя между нами все еще лютовала холодная недосказанность, я видел, что отец жены старается не оглядываться на прошлое. Я все понимал и даже готов был принять его удары, но папа Лины оказался на удивление сдержанным и справедливым.

С Чехом похоронили и историю матери Лины. Мы так и не выяснили, кто сотворил с ней тот ужас, а я не хотел все это поднимать и теребить, да и Кирсанов запретил. Сказал, что правду он и так знает — ему доказательства не нужны.

Так же и я не хотел спрашивать, за что Серый убил Милу, потому что и так знал. За то, что она выбрала не его — это ведь очевидно.

Сына мы не нашли. Перерыли город заново, дали запросы о пропаже ребенка по всей стране, допрашивали Волчару, но он отмалчивался. На суде взглянул на меня один раз — словно нож в глаз вставил. В тот миг друг для меня умер навечно. Я знал, что больше никогда его не увижу, потому что руки чесались задавить тварь голыми руками, а я теперь не мог рисковать. У меня Ангел. У меня малыш. Я буду жить ради них. Хотя меня трясло от одной мысли, что Сергей натворил, пользуясь моим безграничным доверием, как он сломал Милу, и что жене пришлось пережить в день смерти.

Я переступил черту ненависти и мести ради Ангелины. Она ждет от меня других поступков: взвешенных, без эмоций, справедливых. А мне приятно видеть её тёплую улыбку, которая появляется, будто солнышко, каждый раз, когда я проявляю эти качества.

Только одно дело осталось сделать, чтобы захлопнуть дверь в горькое прошлое.

Вышел из джипа около высотного дома. Охранник и водитель остались на улице, а я поднялся на второй этаж и, стряхнув с себя сомнения, нажал на звонок.

Пришлось подождать. И пока я ждал, в голове не просто проносился ураган мыслей, он будто кислотой уничтожал заготовленные слова и вычищал напрочь все, что я хотел сказать.

Она открыла дверь и, положив ладони на колёса инвалидного кресла, откатилась. Будто отпрянула. Полоснула ненавидящим взглядом и, презрительно скривив губы, отвернулась. Насте было чуть больше семнадцати, когда случилась беда, и она перестала ходить и оглохла. Именно я учил ее новому языку, помогал жить в мире без звуков.

«Привет», — махнул я небрежно. Пальцы неудержимо дрожали.

«Пошел вон, — резкие движения тонких рук рассекли воздух. Девушка сжала сильнее губы, и мимические морщинки на её лбу стали глубже и выраженней. Снова показала жестами, зашевелила беззвучно губами: — Никогда сюда не приходи! Никогда».

«Я хочу помочь».

«Уже помог. Ненавижу тебя. Видеть не хочу».

Она развернула коляску и отъехала вглубь квартиры. Обернулась на миг, серые глаза сверкнули в полутьме яростью и жестоким презрением. Настя потянула шнур, и дверь с грохотом закрылась перед моими носом.

Я понимал, что она не поверит, что родной и любимый брат способен на зверство, способен убить Милу и ребенка, но доказательства говорили о другом. Все улики сошлись. Хотя на суде Серый упорно молчал, я знал, что он подписал чистосердечное признание. С помощью Чеха, на тот момент еще живого, суд прошел максимально быстро, убийца был наказан, и моя душа успокоилась. Почти.

А Настя? Я переживу еще одну ненависть в свою сторону, мое сердце выдерживало вещи и похуже.

По дороге от сестры Сергея заехал на кладбище к покойной жене. Привез ей цветы, жаль не ее любимые лилии, не сезон для них, а мелкие белые розы и оставил рядом с ней фото Сашки. Пора и его отпустить, хватит жить пустыми надеждами. Два с половиной года прошло. Нет моего солнышка в живых. Не услышу я его голос. Не посмотрю в глаза. Не научу ездить на велике, не покажу, как давать сдачи обидчику.

— Простите меня…

Еще несколько часов потратил на поездку к тете Маше и на конюшни. Пришлось временно возложить на родных уход за животными, потому что мы активно готовились к родам Ангелины, и Кирсанов настаивал, чтобы мы жили у него в доме. Твердил, что так безопасней, не хотел отпускать дочь и на день. Даже на УЗИ с нами ездил, лучшего акушера нанял и забронировал люкс-палату для родов.

Я не сопротивлялся. От Кирсановых и до города ближе, и больницу Лина выбрала там получше. Да и вспоминать захолустье, где Серого подрезали, было неприятно.

Домой вернулся к ночи. Ангелина встретила меня в холле, мягко, но сдержанно заулыбалась и позволила себя приобнять.