Невинность

Я схватил хромированный стул с сиденьем из красного винила, который однажды входил в набор кухонной мебели, и поспешил к лестнице. Поднявшись по ступеням, с облегчением вздохнул, увидев, что дверь открывается ко мне, а не на кухню. Наклонил стул на задних ножках и загнал спинку под ручку двери, заблокировав ее.

К тому времени, когда спустился в подвал, тяжелые шаги звучали в комнатах наверху. Продвигались сначала в одном направлении, потом в другом, словно незваного гостя шатало от выпитого или он никак не мог сориентироваться.

– Кто это? – спросила Мориа. – Чего он хочет?

Я не знал, не мог догадаться, но, судя по мрачному лицу Гвинет, она подозревала, кто это может быть.

Среди старой мебели, хранящейся в подвале, нашелся и аналой, который ранее стоял в ризнице церкви Святого Себастьяна, но попал в подвал после приобретения нового. На подбитой ватой скамейке, на которую преклоняли колени, как раз хватало места для двоих. Отец Хэнлон встал с другой стороны, не смотрел на нас, но голос звучал ровно и твердо.

В доме над нашими головами что-то рухнуло с оглушительным грохотом, возможно, горка с посудой, и с потолка полетела пыль.

Я не хотел откладывать наше венчание ни на минуту. Но, если мир, каким мы его знали, доживал последние часы, этот момент был едва ли не самым важным. Поэтому я спросил священника:

– Вы уверены, что это правильно? Я не принадлежу вашей церкви.

– По своей природе, – он говорил, не глядя мне в глаза, – ты принадлежишь всем церквям и не нуждаешься ни в одной. Никогда я не проводил обряд венчания, испытывая меньше сомнений, чем на этот раз.

Если дом наверху разрушался, то сейчас, судя по звукам, там с хрустом вырывали из стен проводку. Я представлял себе, как кто-то повис на люстре и раскачивается на ней, словно обезумевшая обезьяна, хрустальные подвески стукаются одна о другую, летят во все стороны и взрываются при ударе об пол, будто стеклянные гранаты, а потом из потолка со скрежетом вылезают крепежные винты. Вновь дом затрясся, словно что-то тяжелое упало на пол. Лампы потускнели, замерцали, тени запрыгали по стенам, полу, потолку, но подвал не погрузился во мрак.

– Аддисон, берешь ли ты в законные жены Гвинет, присутствующую здесь, согласно обряду Святой Матери-церкви?

– Я беру.

Венчание продолжалось. А наверху, похоже, буйствовала целая бригада психопатов, и множество рук, зажавших кувалды и ломы, разбивали стекло, ломали дерево, выворачивали половицы, уничтожали мебель. Раздалась серия взрывов, по звуку более напоминающих не разрывы бомб, а переход самолетов через звуковой барьер, будто новые гости спешили прибыть из далеких мест, чтобы принять участие в этом празднике хаоса. Но при этом не слышалось ни проклятий, ни криков ярости, словно эти существа использовали слова лишь для обмана, а теперь, когда время, отведенное этому миру, стремительно истекало, нужда во лжи отпала, так что их языки остались не у дел.

Но наши голоса четко слышались на фоне этого шума, и вскоре Гвинет сказала:

– …беру тебя в мужья и обещаю любить и быть с тобой неразлучно в радости и скорби, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас.

Наконец монстр, или орда монстров, разрушив дом настоятеля, прибыл к подпертой стулом двери из кухни на лестницу в подвал и потряс ее так же яростно, как ранее тряс дверь с улицы. Хромированная спинка стула жалобно заскрипела под поворачивающейся ручкой. Под адским напором винты петель с жутким скрежетом начали вылезать из дверной коробки.

Произнося святые имена, скрепляющие наши обеты, отец Хэнлон обвенчал нас с Гвинет, и в жизни, что лежала перед нами, мы стали единым целым. Вдвоем нам предстояло пройти дни, оставшиеся нам на земле, и все, что ожидало нас после.

Мы вскочили. Надевая пальто, маленькая, шустрая и, наверное, испуганная Мориа направилась к наружной двери, и отец Хэнлон повел нас следом, через полосы света и тени, сквозь пыль, сыпавшуюся с потолка. Потом мы остановились, и Гвинет обняла его, сказала, что любит. Если контакт и доставил священнику страдания, он также и порадовал, потому что на его лице отразились не только душевная боль и печаль, но и надежда. Я сказал, что ему лучше поехать с нами, но он ответил, что не может, должен остаться и утешать умирающих.

Он дал мне запечатанный конверт, пояснив, что в нем сокровище, и я сунул его во внутренний карман куртки, к другому конверту, с тем немногим, что я забрал из моих трех лишенных окон комнат.

Подвальная дверь открылась, и мы не увидели ничего более ужасного, чем ледяной ветер и валящий снег. Поднимаясь по лестнице и припустившись бегом через двор, мы не решались оглянуться и посмотреть на окна дома настоятеля, ранее темные, но теперь, возможно, освещенные, за которыми могли метаться жуткие тени.