Невинность палачей

Алин Верду, по примеру молодой рецепционистки, смотрит в сторону касс, где лежит труп грабителя. И правда, звонок доносится оттуда. Алин кладет пистолет возле кассы, подходит к покойнику и, ориентируясь на звук, запускает руку в карман его куртки, чтобы достать вибрирующий телефон.

Фрагмент синтетической мелодии в пятый раз разрывает мертвую тишину, внезапно повисшую в торговом зале.

А на экране безжалостно мигает имя абонента: «Мама».

Тео Верду

Бежать, спастись, скрыться… Из всех мыслей, которыми сейчас наполнено сознание Тео, эта навязывает себя с наибольшей беспощадностью. Словно обратный отсчет уже начался, потребность в исчезновении, в движении становится настоятельной, жизненно важной. Остается и иллюзия надежды, настолько шаткая, что похожа на пламя, которое колеблется посреди бури, но не гаснет, и она заставляет Тео взять себя в руки и сражаться с деспотичным желанием оставить все как есть.

Принять данность. Сдаться полиции.

Звук выстрела бесконечно прокручивается в памяти, и каждый раз внутри все переворачивается. Оказаться как можно дальше от неподвижного тела, лежащего там, в нескольких метрах, в луже крови, которой становится больше и больше, так что она своей краснотой заполняет все вокруг – окружающее пространство, все его мысли.

– Мам, давай уедем, – удается ему выговорить, и каждое слово – как удар ножа в шею.

Алин смотрит на него озадаченно, как будто его способность говорить, издавать звуки, формулировать фразы стала для нее неожиданностью. Она все еще держит в руке телефон грабителя, словно собирается позвонить.

– Нам нельзя здесь оставаться, – говорит он с неприятным чувством, что это – единственная идея, которую он в состоянии выразить словами.

Мать кивает. Наконец-то! Она поняла. Она согласна. И тут она опускает глаза, чтобы посмотреть на экран мобильного.

«Пропущенный звонок». Ниже – наименование абонента: «Мама».

Слова танцуют у нее перед глазами, насмешничают, упрекают, а потом исчезают бесшумно – как последний вздох, слетевший с полуоткрытых губ умирающего. Вздох, впрыскивающий в каждую клеточку ее эпидермиса ледяную струю вины.

Сын не отвечает на звонок… Мать с ума сходит от тревоги…

Заложникам тоже не сидится на месте. Краем глаза Тео улавливает движение в той стороне, слышит шепот. Поворачивает голову, чтобы посмотреть, что там происходит. Софи Шене и Тома Пессен переговариваются приглушенными голосами. Леа Фронсак смотрит на него со страхом и недоверием. И с ненавистью. Как на противника. Как на врага, которого нужно устранить. Когда их взгляды встречаются, Леа отворачивается, и выражение лица у нее враждебное. Это внезапно и жестоко ранит Тео, ему хочется объяснить молодой женщине, что ему очень жаль, что он не хотел, он такой же, как и она, что он ничего не сделал, ну, по-настоящему плохого, ведь плохо – это когда хочешь напакостить, когда делаешь это намеренно… Он хочет открыть перед ней душу, как коробку, вынуть оттуда свои мысли и показать их со всех сторон. Демонстрация искренности… Доказательство невиновности.

– О’кей, – вздыхает Алин, отвлекая мысли сына от этой безмолвной защитительной речи.

Она роняет телефон к ногам трупа – так избавляются от чего-то бесполезного, не представляющего большой ценности. И обращается к сыну:

– Ты прав. Нам нельзя здесь оставаться. Но прежде…

Она поворачивается и кивает в сторону заложников.

– Нужно избавиться от них, – шепчет она так, чтобы услышал только сын. – В противном случае они нас выдадут.

Тон у нее решительный, не допускающий возражений. И выражение лица такое же – напряженное, похожее на оскал. Тео не видел ее такой никогда, даже в минуты самой жгучей ярости, самой упрямой злости… Глаза у него расширяются, и он тоже смотрит на заложников. Гримаса ужаса снова искажает его черты.

– Ты… Ты же не хочешь сказать, что…

Страх, который звучит в голосе Тео, удивляет Алин. С минуту она смотрит на сына и считывает его мысли легко, как текст в детской книжке.

– Нет! – восклицает она, несколько смущенная тем, что сын мог предположить такую мерзость. – Я имела в виду, их нужно нейтрализовать – и надолго. Нам нужно успеть уехать как можно дальше.

Подросток нервно сглатывает, не скрывая чувства облегчения:

– И как это сделать?

На этот раз Алин не отвечает. Она обходит кассу, приближается к служебному выходу и изо всех сил нажимает на металлическую задвижку, ту самую, что служит и дверной ручкой тоже, но дверь остается запертой. И только после этого отвечает на вопрос подростка:

– Понятия не имею!

Мать и сын переглядываются. Их взгляды сталкиваются, цепляются друг за друга, за этот свет, который еще горит там, в глубине зрачков, – единственный ориентир во мраке, внезапно заполонившем собой их жизнь.

– Как ты вошел в магазин? – спрашивает Алин, возвращаясь назад.

– Через заднюю дверь. Жалюзи вдруг опустились, и я не понял почему. Обошел магазин сбоку, и там, с другой стороны, нашел еще одну дверь.

– Хорошо, через нее и выйдем. Когда жалюзи на витринах опущены, с улицы видно, что происходит в магазине?