Невинность в расплату

Да. Я рос. Становился взрослее. Но ни хрена не менялось. Вот и теперь. Мне. Сопляку. Приходится зажимать раздробленный в стотысячный раз нос. Не сломанный. Именно раздробленный. Потому что эта сволочь не учит драться. Зато сам херачит каждый раз на поражение!

Научиться не чувствовать боль. Не подавлять. Именно не чувствовать. Стать к ней равнодушным.

Погасить ярость. Научиться не ощущать. Не поддаваться ни единой эмоции.

Вот, чему я учился в спортзале. Вот, что по-настоящему закаляло. Учило взрослеть.

И потом.

Когда мой тренер меня просто вышвырнул где-то в пустыне.

Без еды. Без всяких ориентиров. Без возможности прикрыть голову. С выбором, покрыть ее рубашкой, подставив тело под палящее солнце или сдохнуть от солнечного улара. С маленькой флягой воды.

И я шел. Плелся. Падал и поднимался. Три дня шатался по этой гребанной пустыне!

Вот тогда стало наплевать. Тогда почувствовал. Понял.

Наплевать на все. На страх. На злость, что поначалу заставляла выть и придумывать самые разнообразные, самые изощренные казни для этого, как я тогда считал, урода. На собственные потребности. На подгибающиеся ноги и спекшуюся под солнцем кожу.

Вот тогда я это почувствовал. Собственную силу. Настоящую. Внутреннюю. Которая в сотни, тысячи раз сильнее тела. Эмоций. Всего, что окружает. Всего в принципе.

И эта сила заставила меня распрямиться. Перестать ползти. Уверенно ставить шаг. Даже усмехаясь палящему солнцу растрескавшимися от крови пересохшими губами.

А наносить удары. Просчитывать ситуации наперед. Драться с врагом в бизнесе или на ринге. Это уже пришло само. Мелочь. Просто. Все просто, когда тебя ничто не задевает. Не способно задеть.

И вот теперь.

Теперь.

Будто комаром под кожу. Под удары ребер. Проник яд. Имя которому Мари.

И крушит. И ломает. Все, что выстраивалось годами. Потом. Кровью.

Крушит так, что вскрывает череп.

Даже сейчас.

Дав Ольше передышку, усаживаю сверху. Яростно вколачиваюсь в нее.

А все равно. Слышу ее запах. И будто ее тонкие пальчики скребут.

По груди. В самое нутро добираются. Царапают ногтями. Даже будто голос ее. Тихий. Нежный. В ушах звенит.

— Твою мать, Ольга, — дергаю ее бедра сильнее.

Под стоны, под звуки ударов заглушить этот голосок хочу. Начисто заглушить. Перебить. Забыть и не вспоминать больше.

Запах другой. Порочный. Похотливый. Он воздух пропитывает. Всю комнату. И ее. Ее тоже выветрить должен.

— Быстрее, — почти рычу, вбиваясь оглушительными хлопками.

Ольга уже не стонет. Орет. На ультразвуке.

Хоть кого-то этой ночью накрыл оргазм.

Уши закладывает, а все равно.

Скребет. Скребет внутри. Все сильнее.

И тревогой дикой какой-то. Ядом обволакивает.

— Чеееерт!

Рывком поднимаюсь на постели, даже не заметив, как стряхиваю все еще кончающую Ольгу прямо на пол.

— Бадрид? Ты что? Я… Что-то не так? Что с тобой?

А хрен знает, что. Только одно чувствую. Надо спешить.

Накидываю брюки и рубашку, застегивая на ходу.

Даже не думаю, куда. Ноги сами несут, не разбирая дороги, не всматриваясь.

Через кусты роз. Оставляя на шипах обрывки кожи. Несусь.

И внутри все нарастает паника.

Что-то страшное случилось. Что-то. Катастрофическое. И главное одно! Успеть!

— Маааариииииии! Нееееет! Нет, твою мать!

Я падаю, как подкошенный рядом с ней на землю. Глохну от собственного крика.

Блядь. Я не успел. Не успел, черти бы жрали эту ограду!

Всего одну секунду! Или меньше! Один шаг, и сумел бы ее поймать на лету!

А теперь только остается, что упасть рядом с грохотом повалившимся прямо передо мной телом!

40 Глава 40

— Бадрид Каримович! Господин!

Как из пелены слышу надрывный голос Ирмы.

— Сейчас доктор будет! Ее перенести надо.

— Не трогай!

Хватаю за горло, второй рукой отшвыривая на расстояние.

— Не трогай ее!

— Барид… Каримович… Хозяин! Ее же в дом надо… Доктор… Я уже набрала. Уже едет. Вы… Вы, пожалуйста… Успокойтесь! Я умоляю вас!

Ужас. Блядь, почему на меня она смотрит с таким ужасом! Не на Мари, которая лежит передо мной с неестественно вывернутыми конечностями.

— Бадрид Каримович! Я вас умоляю! Не надо! Да! Это я не досмотрела! Я! Но… Прошу вас! Ради всего святого! Я не могла… Она как с ума сошла, когда вас увидела… С вашей… С… С этой…

Блядь.

Я ни хрена не понимаю!

Почему Ирма трясется и падает на колени передо мной, умоляюще складывая на груди руки? Что она там несет?

— Не трогай, я сказал.

Блядь. Неужели не понимает?

Трогать нельзя!

Позвоночник. Позвоночник может быть поврежден!

— Мари!

Лихорадочно вожу рукой над ее лицом. Как безумец.

Нееет!

Она не может умереть! Мать вашу! Не может!

Дышит.

Там, под ребрами, все на хрен, замирает, а после снова пускается в галоп.

Дышит!

Едва ощутимо. Но на ладони остается ее теплое дыхание. Слабое. Слишком слабое. Но все же… Шанс есть…

— Ты кому позвонила?

Уже сам вытаскиваю мобильный. Благо, он всегда у меня в кармане брюк.