Невинный сон

Мы подъехали к Дублину. Город казался усталым. Возможно, дело было в моем пассажире, но город выглядел каким-то обветшалым. Даже надпись «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДУБЛИН» производила впечатление потрепанной.

– Езжай через туннель, – сказал Спенсер. – Я за-плачу.

Почти все последние дни я провел в номере гостиницы, и вести машину было теперь несколько непривычно. На самом деле после всех моих открытий я путешествовал точно во сне.

– Этот «Порт-туннель» – выброшенные на ветер деньги. Ты слышал: чертов порт переводят в Болбригган?

– Ты превращаешься в ворчливого старика.

– Я и есть ворчливый старик. Заметь и другое: прошло три дня, а снег все так и лежит!

Спенсер произнес это так, словно снег нанес ему личное оскорбление. Когда мы проехали туннель, Спенсер бросил взгляд на свой телефон и вздохнул.

– Давай оставим где-нибудь машину и выпьем по кружечке. У меня зверски болит голова.

– Где-нибудь возле «Поинт Депо»?

Он весело потер руки.

– Отлично. Может, кто свистнет мою машину. Надоела она мне до смерти.

Мы нашли маленькую пивную – одну из тех старых пивных, куда любили захаживать докеры, – и устроились в тихом уголке. Спенсер заказал две пинты.

– Давай заглатывай! – сказал он, жадно опрокидывая свою кружку.

Странно было сидеть в полутьме, склонившись над кружками пива, когда за окном только-только начинался день: к платформам подходили поезда, из вагонов вываливались пассажиры, люди спешили в офисы, а вдоль Лиффи вовсю хлестал ветер. За последние сутки я не сомкнул глаз, все мое тело ныло от усталости, и все же во мне бурлила дикая энергия, маниакальное желание что-то сделать, куда-то пойти, разобраться что к чему, пока не поздно. Мой сын жив. Я его видел. Он живет где-то в наших краях. Я чувствовал: он совсем рядом.

– Ну? Так что, расскажешь, почему тебе так срочно надо было со мной повидаться? Мне не часто звонят на рассвете и просят забрать из аэропорта.

– Знаю. Спасибо. Я тебе очень благодарен.

– Да брось ты. Ну, так что? С деньжатами туговато? Не наскреб на автобус? Поцапался со своей старушкой, и она отказалась тебя забрать?

При упоминании о Робин я ощутил угрызения совести. Я не позвонил ей и даже не послал сообщение. Я игнорировал ее звонки и ее сообщения, мне почему-то хотелось от нее отгородиться. Никакого контакта, и точка. Частично из-за трусости. Это я прекрасно понимал. После Дафни… Я не мог смотреть на себя в зеркало, говорить с женой. Я боялся, что мой голос мгновенно меня выдаст. Но частично дело было в моей вновь обретенной решимости, в испепеляющем желании найти Диллона. Выследить его. То, что я видел в день демонстрации, не было бредовой иллюзией. Я не терял рассудок. Кадры видеосъемок подтвердили то, что задолго до их просмотра я уже знал чутьем. Он был жив. Это самое главное. А теперь мне надо было его найти, вернуть, воссоединить с матерью, и тогда, может быть – не наверняка, но может быть, – она наконец-то меня простит. Я подумал: если я верну жене Диллона, то, возможно, мне удастся стереть с ее лица выражение ужаса, исказившее ее черты, когда она узнала, что я оставил сына одного.

– Слушай, полицейские с тобой еще не расплатились за все твои одолжения?

– Гарри, какого черта?

– Те диски, что ты мне принес. Я их просмотрел. И нашел то, что искал.

– Это замечательно, – язвительно отозвался Спенсер. – Но я до сих пор не знаю, чего ты добиваешься.

– Все дело в номерных знаках. Мне надо знать, чья это машина и где они живут.

– Почему бы и нет.

– Правда?

– Нет, Гарри, неправда. Какого дьявола? Ты думаешь, я Коломбо? Никто мне больше ничего не должен, никто и ничего!

Спенсер явно был чем-то раздражен. Что-то его тревожило, и интуиция мне подсказывала: дело было не во мне. Спенсер постоянно думал о деньгах. Наверное, в этом и дело. Я заказал еще по кружке и снова принялся за свое.

– Это важно.

– У тебя всегда одно и то же.

Я не совсем понимал, откуда у Спенсера были связи в полиции и с какой стати полицейские захотят иметь с ним дело. Он всегда напускал туману. У него были самые разные интересы – так он их называл. Он входил в какой-то синдикат, и у них была общая лошадь. Ездил в Челтенхэм, когда она участвовала в скачках. Такого рода птица. Макдонаф должен был ему деньги: он одолжил у Спенсера, чтобы сделать ставку на скачках, и проиграл. Эту историю Спенсер выдавал по крупицам. Еще он владел или совладел неким заведением – не исключено, что публичным домом. Клиентами там были весьма именитые люди. Но вряд ли Спенсер мог добиваться своих целей, пользуясь их именами, если бы он на это решился, ему бы несдобровать. Однако если бы ему это потребовалось, он все-таки мог бы ими воспользоваться. Вы понимаете, о чем я говорю? В этих кругах черт знает что творится, и если Спенсер кому-то сделал одолжение, ему бы за это с радостью помогли в его делах. Однако в чем бы Спенсер ни был замешан, я в нем нуждался. Я подумал: надо ему все рассказать. По-другому не получится.

– Спенс?

– Что?

У меня пересохло в горле, и голос был какой-то чужой. Как будто я наблюдал со стороны свое собственное странное поведение.

– Я видел Диллона, – сказал я.