– А еще кого?
– Я видел Диллона. На демонстрации. В тот день, когда я выехал из студии. Моего сына. Я его видел.
До Спенсера, похоже, не доходило то, что я говорил.
– Он шел с какой-то женщиной, держал ее за руку. Они шли по О’Коннелл-стрит.
– Рассказывай сказки!
– Спенсер, ты слышишь, что я говорю? Я видел своего сына. Он жив.
– Пресвятая Дева Мария! Ты опять за свое!
– Я видел его. Я видел Диллона.
Бармен бросил взгляд на наш столик: видимо, я повысил голос. Спенсер жестом велел мне говорить по-тише.
– Слушай, шеф, давай разберемся. Ты что, наелся своих мерзких лекарств?
Дешевый прием, и Спенсер это знал. Шесть недель, которые я провел в «Сент-Джеймс», были сплошным кошмаром. У меня нашли депрессию и нарушение мышления. И я не любил, когда на эту тему шутили. Но тут я решил пропустить слова Спенсера мимо ушей. Я не сда-вался.
– Спенсер, я его видел. Я видел Диллона, и мне нужно все разузнать об этих номерных знаках, и помочь мне можешь только ты.
Спенсер погрузился в молчание. Он огляделся вокруг, словно советовался с невидимыми консультантами и ждал их одобрения. Судя по всему, они его дали, поскольку минуту спустя Спенсер улыбнулся и спросил меня:
– Помочь могу только я?
И похоже, он не шутил.
– Только ты.
– Гарри, нам нужно поговорить. Ты уверен, что с тобой все в порядке?
– Я, Спенс, нашел своего сына. Вот и все.
Спенсер внимательно всмотрелся в меня, взгляд его был серьезен. Кривой усмешки как не бывало. На лице его появились тревога и неожиданная усталость.
– Послушай, – начал он тихо, взгляд его увлажнился и стал пристальным. – У тебя последнее время дела складывались далеко не гладко, я это прекрасно знаю. Напряженная жизнь. Заботы о доме, у Робин сократились часы работы. Черт, пока ты не сказал мне, что съезжаешь из студии, я даже не представлял, насколько туго тебе приходится. Не может ли быть, что это… это видение, – он произнес последнее слово с ударением, – каким-то образом со всем этим связано? Не ты первый видишь то, чего на самом деле нет. Господи, да вспомни всех этих засранцев, которые видели привидения, летающие тарелки или ожившие статуи Девы Марии. Бредовые иллюзии. Суть в том, чтобы понять: это был некий знак. Предупреждение о том, что тебе надо расслабиться, проветрить голову, сбавить темп.
– Предупреждение о том, что надо расслабиться? Да ты сам себя слышишь? Ты как будто зачитываешь пособие по работе над собой. Сделай мне одолжение, не мучай меня этой любительской психоболтовней. Ладно?
Спенсер медленно покачал головой, опустил взгляд на кружку пива и, казалось, обдумывал мои слова. Он был моим другом далеко не первый год. Верным другом. Одним из немногих, кто навещал меня в больнице. Одним из немногих, кто не испугался моих монологов, творческих простоев, отсутствия вдохновения и заработанного душевного расстройства. Мне казалось, что мы с ним знакомы всю жизнь. А порой мне казалось, что моя жизнь началась лишь с того дня, когда я поступил в художественный колледж, встретил Робин и Спенсера и поселился в квартире, которую он предложил мне на съем.
Спенсер долго молчал. А потом он поднял на меня глаза – одна бровь приподнята, в уголках рта притаилась улыбка.
– Не думаю, что ты рассказал обо всем этом своей жене? – сказал он.
– Нет, не рассказал.
– Не рассказал?
– Только тебе.
– Дьявольская честь.
– Так ты поможешь мне или нет?
Спенсер, раздумывая над моим вопросом, тяжело вздохнул и поставил кружку на стол. Полез в карман куртки, достал из него пачку сигарет и оторвал от нее кусок.
– Напиши на обратной стороне этот номер. Я поговорю с Филти.
Я посмотрел на него с благодарностью и накорябал на картонке цифры, которые уже выучил наизусть.
Спенсер взял в руки листок и прищурился.
– Между прочим, это тебе дорого обойдется.
– Я понимаю.
– Тебе придется со мной расплатиться. Не думай: я тебе одолжение, а ты мне шиш.
– Сколько скажешь, столько заплачу.
В ту минуту он мог попросить меня о чем угодно, и я с радостью отдал бы ему все на свете. Все, что угодно, только бы вернуть Диллона. Любую плату.
Мы сидели и молчали. В углу комнаты работал телевизор, передавали новости. Какой-то человек в знак антиправительственного протеста въехал на грузовике по сбору вишен в ворота ирландского парламента. Кран грузовика был расписан лозунгами. Прочесть их все было невозможно. Но один из них гласил: «Англо-яд-банк», а на другом что-то говорилось о пенсионном плане Берти Ахерна. Краем глаза я заметил еще один: «Всех политиков выгнать взашей!»
– Этот парень, – указывая на собирателя вишен, сказал Спенсер, – наверняка вкладывал в недвижимость.