Невинный сон

Сгустились сумерки, и мы, погрузившись в мирную тишину, лишь время от времени перебрасывались короткими фразами. Положение было своеобразное: со стороны, наверное, казалось, что течет обычная беседа, но мне-то было ясно, что эти редкие фразы исходят не от меня, а от какого-то человека по имени Гарри, который говорит, как Гарри, и ведет себя, как положено Гарри. А сам я уже совсем другой и совсем в ином месте. Внутри у меня все клокотало. Я был весь в ожидании вестей. В последние недели я спал тревожно. Мне снилось, будто я снова на пустынных улицах Танжера, задыхаюсь от пыли, а под ногами у меня вьются и шуршат страницы сотен книг. Проснувшись, я все еще ощущал пыльный налет у себя во рту и беспредельную пустоту внутри. Я знал, что уже больше пяти лет живу в ловушке, застыв на том самом месте, где меня сразило несчастье. А теперь у меня появился шанс все это изменить. Мне хотелось поддержать Робин, но из-за того, что происходило, я не в силах был этого сделать. Я сидел рядом с ней, и меня так и подмывало рассказать о своих поисках, но мне казалось, что ее это только расстроит, и я откладывал свое признание до более удачной минуты, до самой правильной минуты. Я знаю, это звучит нелепо: ведь в данном случае я же не собирался делать ей предложение и не искал удачного момента, чтобы с нею познакомиться, или первый раз поцеловать, или что-нибудь в этом роде. Я теперь вел себя импульсивно, непредсказуемо, и когда позвонили в дверь, я именно так и поступил. Я вскочил со стула и, не говоря ни слова Робин, схватил пальто.

– Гарри?

– Я скоро вернусь.

– Что случилось?

– Мне надо кое-что сделать.

– Что сделать?

– Я расскажу тебе позже.

– Это нельзя отложить?

– Нет, никак нельзя.

Она последовала за мной в переднюю.

– Гарри, что происходит?

– Ничего особенного. Я скоро вернусь.

Я должен был придумать хоть какую-то причину. Хоть как-то объяснить свой уход. Но я лишь бормотал что-то невнятное.

– Если ты идешь выпить по рюмочке со Спенсером, так и скажи. – В голосе ее звучало разочарование.

Я зажмурил глаза, сердце бешено колотилось. Я сказал себе, что скоро все это кончится, и тогда она все узнает. Тогда я смогу ей все рассказать. Но сейчас мне хотелось одного – как можно скорее уйти.

Я открыл входную дверь и увидел Спенсера: он сидел в машине, склонившись над рулем, и по его усталому лицу блуждала улыбка. Я услышал, как Робин, стоя за мной, раздраженно вздохнула. Приезд Спенсера, его старый «Ягуар», резкость его торможения, его беспечно безразличный вид, – все это не смягчило моего ухода. Я повернулся к Робин, чтобы поцеловать ее на прощание, но на лице ее отражался один лишь упрек.

– Иди уже, – сказала она и, потуже затянув халат, проводила меня грустным взглядом.

Я снова ее обидел. Но на этот раз дело того стоит, сказал я себе. На этот раз дело того стоит.

– Проблемы с супружницей? – спросил Спенсер, когда я сел в машину.

– Заткнись! Лучше скажи мне, куда мы едем.

– Ну, у меня есть адрес. Ты бы знал, чего мне стоило его раздобыть! Ты у меня, само собой, в долгу. В любом случае когда мы туда приедем…

Он так и не закончил фразу, и мы продолжили путь в молчании. Стемнело, пустынные улицы города казались усталыми и бесцветными. Я прижался виском к окну и наслаждался его прохладным прикосновением. Моего возбуждения как не бывало – внутри одна пустота. Спенсер обвинил меня в том, что я весь ушел в себя, но я, не обращая на него внимания, продолжал провожать взглядом мутные пятна уличных фонарей и серые дома в дождевых подтеках.

На меня вдруг накатило воспоминание о поминальной службе, устроенной нами по Диллону. Мы собрались целой группой у родителей Робин – друзья, родные, люди, которые искренне нам сочувствовали, те, кого тронула наша боль. Говорили слова, кто-то читал стихи, напоминавшие молитвы, кто-то молча плакал. Робин сидела рядом со мной, ее сухие глаза были широко открыты, все тело напряжено. Она изо всех сил старалась не выдать свою скорбь. Я хотел взять Робин за руку, но она резко отдернула ее. И в этом жесте я мгновенно почувствовал ее гнев, ее глубоко скрытую ярость. Меня поразило, сколько в этом незначительном жесте было непривычной жестокости, и я тогда понял: она во всем винит меня и никогда мне этого не простит. Не важно, какие слова были сказаны, чтобы смягчить мои муки и отчаяние, этот упрек будет изо дня в день сопровождать ее боль. Я сидел огорошенный, смахивая навернувшиеся от потрясения слезы. А потом, словно почувствовав сожаление, Робин смягчилась и сама взяла меня за руку. Я не сопротивлялся. Я безмолвно просидел до конца службы, моя горячая рука неподвижно лежала в ее руке, и все это время я думал об одном: в самом сердце нашей любви появилась червоточина.

– Приехали, – сказал Спенсер, сворачивая к однотипным домам за невзрачным отелем и паркуя машину рядом с пустырем. – Дом прямо тут.

Спенсер указал на противоположную сторону улицы.

Я очнулся от своих воспоминаний и вздрогнул. Я был растерян и не очень понимал, что же сейчас надо делать. Я посмотрел на Спенсера.

– Ну? Что же теперь?