Невиновные

– Ты уже знаешь, чем будешь заниматься потом?

– Нет еще.

– А ведь через несколько месяцев тебе предстоит это решить.

– Я не стану решать сразу. Сперва хочу повидать свет. Думаю начать с Англии, чтобы усовершенствоваться в английском. Потом поеду в Штаты и, может быть, в Японию.

По вечерам они смотрели телевизор в гостиной – Селерен, его дочь и почти всегда Натали. В это время

Жан-Жак зубрил у себя в комнате, но, случалось, и он присоединялся к ним, одурев от корпения над учебниками.

Марлен разрешалось смотреть любые фильмы. Разве она не узнавала куда больше от своих подружек по коллежу, чем из телевизионных передач?

В отличие от брата она относилась к учебе легкомысленно и с трудом переходила из класса в класс.

– Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?

У нее было четкое представление о своей будущей карьере.

– Я буду стюардессой или манекенщицей.

Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.

Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:

– Ты не бойся... Когда это произойдет, я тебе сообщу...

Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.

– Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты – свой человек и все понимаешь...

Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда – в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.

– Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался...

Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.

– Сколько лет вы пробыли с ним?

– На святого Иоанна двенадцать лет будет.

– Он вам платил за работу?

– У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.

– У вас есть семья?

– Нет.

– Что вы собираетесь делать?

– В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой...

– Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что дом стоит денег. А еще коровы...

– Вам не придется ничего мне платить... Вы будете продавать молоко, работать на себя.

Она не поверила.

– А какой вам от этого прок?

– Никакого. Я просто верну вам долг, что остался за отцом.

– Это очень благородно с вашей стороны. Когда же мы похороним беднягу? И кто будет этим заниматься?

Он пошел повидать столяра.

– Надо соорудить что-нибудь покрепче: тяжеловат папаша Селерен. Я с другими мужчинами ходил забирать его с луга. Для порядка мы вызывали доктора Лабрусса из соседней деревни...

День был пасмурный, с моря шли тяжелые низкие тучи. Он отправился в приход, ибо кюре возглавлял все деревенские церемонии.

– А помните, что мальчонкой вы упорно не ходили на занятия по катехизису?

– Да, помню.

– Держу пари, что и сейчас вы не ходите к мессе. Вашего отца постиг печальный конец, но он и не мог рассчитывать на другое. Знаете, по воскресеньям он надевал черный костюм, белую рубашку и галстук? Он приходил в церковь, но едва я поднимался на кафедру произнести проповедь, как он незаметно исчезал и направлялся в бистро напротив.

Священник был в возрасте и передвигался с трудом.

– Не выпьете ли рюмочку кальвадоса? Не бойтесь, он не семидесятиградусный, как у вашего отца.

Кюре держал кальвадос в кувшинчике и налил два малюсеньких стаканчика.

– Это никому не повредит.

– От чего он умер?

– Точно не знаю. Я не очень силен в медицинских терминах. Говорили об эмболии. Смерть была почти мгновенной, так что он не страдал...

Кюре пригубил стаканчик.

– А что вы собираетесь делать с фермой?

– Я оставляю ее в распоряжении Жюстин.

– Вы правильно делаете. Она славная женщина и очень заботилась о вашем отце... Я не знаю и не хочу знать, какие отношения могли быть между ними... А скот вы тоже ей оставляете?

– Да.

– Вы милосердный человек, мсье Селерен... Не смею называть вас Жоржем, как когда-то... Мне сказали, что вы приезжали сюда со своей женой. Как она поживает?

– Она погибла. Несчастный случай...

– Извините, что заговорил о ней, я не знал...

Похороны постарались устроить как можно скорее. Это было в четверг. Ферма папаши Селерена стояла недалеко от церкви, поэтому гроб поставили на повозку, запряженную только одной лошадью, и накрыли черным покрывалом, которое дал кюре.

Собралась вся деревня, и Селерен многих узнавал в лицо. Из его одноклассников почти никого не осталось – трое или четверо, среди них сын мясника, унаследовавший отцовскую лавку.

– Как поживаешь?

– Все в порядке. Не жалуюсь. Только вот деревня начинает пустеть. Старики умирают, как твой отец, молодые уезжают, кто в Кан, кто в Париж или еще кудато...

Учитель играл на органе. Он был моложе Селерена. Похоронная церемония не растрогала Селерена, вернее сказать, он думал о другом – о том, как меняются поколения.