Невиновные

Сакраментальный вопрос любой безотцовщины: «А кто мой папа?» – её умная дочь ей ни разу не задала. Так что про лётчиков-налётчиков ничего выдумывать не пришлось. Впрочем, Алёна такого вопроса не боялась – и возникни он, паче чаяния, рассказала бы дочери правду. Эта девочка заслуживала правды. Алёна как-то приняла такое решение – ни в коем случае не отравлять дочь ложью. В мире столько вранья и грязи, что близкие люди не только «могут позволить себе», но попросту обязаны не лгать друг другу. И ничего общего это её решение с дурацким «лучше горькая, но правда, чем сладкая, но ложь» – и близко не имело.

Никто из более-менее близких друзей (не путать с соучениками, коллегами и подругами) не третировал Алёну вопросом: «Кто отец?» Даже бабушка и мама – спасибо им. Пару раз, в самом начале, разумеется, любопытствовали, но, нарвавшись на железобетонную Алёнину реакцию, – перестали. Умные женщины. Большая редкость. Ну, бабушка – точно умная, а у мамы, как всегда, были свои дела.

Единственным, кто задал Алёне Дмитриевне прямой вопрос об отце её дочери много лет спустя, был… Всеволод Алексеевич Северный. В день их первой совместной прогулки. Уже после… После прогулки и после всего остального. Они говорили друг другу какие-то глупости, и вдруг он спросил про дочь. Алёна что-то такое общее ответила. Северный нежно, якобы шутливо сказал ей, что никто не собирается разрушать её крепкий цельный мирок и даже сразу вот так, с ходу, напрашиваться на чашку чаю, но, может, она разрешит хоть в окошко подсмотреть? Не дурным, а добрым глазом, просто подсмотреть в окошко. Алёна опять отговорилась стандартными фразами: «Умная, здоровая, учится». И Северный, посерьёзнев, залепил ей в лоб:

– Алёна. Ты родила в двадцать лет. Это очень рано. Кто был отцом ребёнка? Ты была замужем за таким же малолеткой?

– Я никогда не была замужем. У моего ребёнка не было отца. Дочь моя зародилась из грязной воды, разлитой из эмалированного ведра, принадлежащего хирургическому отделению госпиталя. Помнишь, у Парацельса была теория, что в куче грязного тряпья самозарождается жизнь? В виде крыс, разносчиков чумы. Но Парацельс был не прав. Не только в куче грязного тряпья и не только в виде крыс. Иногда – из грязной воды, разлитой из эмалированного ведра, принадлежащего хирургическому отделению госпиталя, самозарождаются прекрасные, умные, здоровенькие девочки. Чего только в природе не бывает! Кстати, не знаю, позабавит ли тебя этот факт, но грязная вода из ведра пролилась под кабинетом твоего отца. Глупая студентка-санитарка Алёна Соловецкая поставила ведро прямо под дверь. И кое-кто разлил грязную воду. Алёна столько раз винила себя за то ведро, поставленное не там и не тогда, но Алёна Дмитриевна, как существо куда более разумное, пришла к выводу, что, не поставь она там и тогда то ведро… То даже страшно становится от мысли, что эта прекрасная, умная, здоровенькая девочка могла бы не самозародиться! Так что вода, – Алёна Дмитриевна весело рассмеялась, – вода – колыбель жизни, Всеволод Алексеевич! Даже если вода грязная. Так что я не понимаю, отчего ты сейчас сидишь с такой торжественно-хмурой миной.

– Я надеюсь, этой грязной водой был не мой отец?

– О боже, нет! Северный, ты идиот! – Алёна Дмитриевна пихнула его в плечо. – Судьба, конечно, иронична, но не до степени злого сарказма. У твоего отца был бархатный баритон, а у кое-кого, разлившего грязную воду из ведра, баритон был стальной. Так что моя дочь – не твоя сестра. Хотя это был бы такой вполне себе сюжет для мыльной оперы в триста сорок серий. Я тебя с твоим отцом окончательно связала только сегодня. Потому что, во-первых, только вчера с тобой познакомилась. Во-вторых – во время дурацкого балагана «знакомство с матушкой», устроенного тобой вчера, увидела кучу его фотографий. Только сегодня в сером веществе щёлкнуло, что тот А.В. Северный отец этому В.А. Северному. К тому же вряд ли такой женщине, как Рита Бензопила, решился бы изменить даже самый смелый мужчина. И вообще, хорош уже собирать анамнез! Твоё дело – осматривать тела, а не опрашивать! – И она закинула на себя руку Всеволода Алексеевича, давая понять, что на сегодня задушевная беседа окончена.

Алёна боялась. Боялась, что ей захочется лечь ему на спину и уже никогда и никуда не вставать. Боялась, что именно то, неназываемое, не сформулированное окончательно ни вербально, ни на уровне ощущений «чувство кожи», именно то, что ей чудится, – ей не чудится. И вообще, это смешно! В сорок лет. Сорок – это не девятнадцать-двадцать. В сорок уже умеешь вовремя захлопнуть дверцу, пока туда не нагадили.