Невиновных нет

Якимов не любил и остерегался людей, которых вдруг хватал за глотку страх, ибо они непредсказуемы, воля их размягчается, как нагретый воск, и тогда они очень послушны... И опасны. Очень... Он всегда избавлялся от них загодя...

Поздним осенним вечером рыжеволосый человек, именовавшийся Рудольфом Петровичем Якимовым, сидел в своей однокомнатной квартире, слушал последние известия по "Маяку". На нем была застиранная светлая сорочка без двух верхних пуговиц, серые помятые домашние брюки, на ногах суконные шлепанцы. Комната не то, что скромная, а просто бедная: дырявые полотнища штор на окне, прикрывали старую тюль занавески, простенький диван-кровать, отечественное происхождение которого выдавала тускло-зеленая обивка с идиотским узором, маленький полированный стол, два обычных деревянных стула, небольшой сервант из древесно-стружечной плиты со вздувшимся в разных местах шпоном, такой же платяной шкаф.

Принеся из кухни стакан чая в подстаканнике, он извлек из серванта вазочку с засохшим кексом. И в это время раздался телефонный звонок. Он удивился: номер его телефона знали только два человека: Анатолий Иванович Фита в Москве и Артур Аузинь в Риге.

- Слушаю, - тихо произнес Якимов.

- Рудольф Петрович? - спросил четкий мужской голос.

- Кто спрашивает? - осведомился Якимов.

- От Анатолия Ивановича, - лаконично ответил голос.

- Я понял, - отозвался Якимов, оценив, что Фита был назван только по имени и отчеству.

- Спускайтесь. Возле автомата, из которого звоню, черная "девятка". Жду в ней, - трубку повесили.

Человек, повесивший трубку, не разговаривал, а словно бросал слова-приказы.

Одевшись, Якимов вышел. По-осеннему было холодно, ветрено, но сухо. Из подъезда глянув по сторонам, он увидел "девятку", медленно пошел к ней, понял, что за ним наблюдали, потому что едва приблизился к машине, тут же открылась передняя правая дверца. Едва сел, машина рванулась. Человек за рулем был в добротной куртке. Возраст его - около сорока, кисти рук, лежавших на руле, огромные, сильные, да и росту слава Богу, - салазки его сидения сдвинуты назад до самого упора. Машину он вел без лихачества, но так уверенно и надежно, словно сам являлся какой-то ее важной частью, вмонтированной в сидение.

Когда были уже возле Триумфальной арки на Кутузовском, Якимов нарушил молчание:

- Нам далеко?

- Скоро будем, - ответил неопределенно водитель.

Выехали на Минское шоссе, миновали Баковку. Сидевший за рулем, то увеличивал скорость, то сбрасывал, на желтый свет не трогался, ждал зеленого. И Якимов мысленно отметил: "Ничего не нарушает".

Минут через тридцать "девятка" свернула на малозаметный съезд с шоссе и двигалась уже через лес по грунтовой дороге, мягкой от многолетних утрамбованных слоев сосновых игл. Еще минут десять-пятнадцать, и они выкатили к поляне, где за штакетником стоял небольшой одноэтажный сруб. В окне сразу вспыхнул свет. Там, видно услышали звук двигателя.

- Приехали, - сказал водитель, выскочил из машины, распахнул дверь в сруб, пропуская Якимова вперед, молвил:

- Мы на месте.

Едва вошли, как четверо сидевших за длинным столом поднялись. И по тому, как поднялись дружно, и по тому как вытянули вдоль цивильных костюмов руки, Якимов понял: военные или бывшие военные. Они пристально оглядели Якимова, словно облапили и пронзили.

- Садитесь, - скомандовал привезший Якимова.