Неволя

Из-под тяжелых век на него глянули настороженные раскосые глаза. Михаилу показалось что-то знакомое в круглом одутловатом лице старого воина. Но и тот заинтересовался векилем, его взгляд задержался на Ознобишине дольше, чем на других. Михаил напряг свою память, и вдруг его точно осенило - он вспомнил сотника Хасана, сопровождавшего Бабиджу. Он-то и был предводителем ханской стражи. Сотник спросил:

- Это усадьба Нагатай-бека?

- Да, господин.

- Скажи, не забегал ли к вам во двор чужой человек?

Михаил ответил твердо и спокойно:

- Среди нас нет посторонних. Правду говорю? - спросил он, повернувшись ко всей остальной челяди.

- Верно, верно. Среди нас нет чужих, - ответило несколько приглушенных голосов.

- Что случилось? - раздалось вдруг, и толпа расступилась, пропуская вперед госпожу. Вся в черном, с открытым лицом, Джани подошла к Михаилу и сначала поглядела на него, потом с молчаливым вызовом - прямо в лицо сотнику.

Хасан молча отдал ей салям, прижав руку к широкой груди.

- Я бы хотел поговорить с беком.

- Нагатай-бек болен. Потом, сейчас ночь. Что вам нужно, сотник?

- Из ханского дворца, из-под стражи, бежал Аминь-багадур, враг нашего хана.

- В этом доме нет врагов хана, - твердо заявила Джани.

Сотник в знак одобрения кивнул головой, потом, как бы извиняясь, опять прижал руку к правой стороне груди и сказал:

- Мы должны удостовериться в этом сами. - И, не дожидаясь разрешения, оборотился к стражникам: - Обыскать двор, сад и службы!

Стражники с факелами разбежались в разные стороны.

- Кто мне покажет дом? - спросил сотник и поглядел на Джани, ожидая, что она вызовется сопровождать. Но молодая госпожа гордо вскинула голову, повернулась к нему спиной и молча, полная достоинства, удалилась в свои покои.

Михаил сделал жест рукой, приглашая сотника войти в дом. Тот сердито засопел, надул щеки и нахмурился. С большой неохотой он шагнул через порог. Сотник не отважился заходить в господские покои, которые были темны и тихи, а удовлетворился осмотром нескольких приемных комнат.

Михаил повсюду сопровождал его, освещая путь плошкой и объясняя назначение помещений. Когда они проходили мимо чулана, он попытался занять сотника разговором и отвлечь его внимание. Однако это Ознобишину не удалось. Хасан все-таки приметил низкую дверцу, направился к ней и раскрыл её.

У Ознобишина сжалось сердце и предательский холодок страха поплыл по ногам, однако, находясь в Орде, он научился владеть собой и в эту опасную минуту остался бесстрастным, как всегда, - ни один мускул не дрогнул на его лице.

- Что это? - указал сотник протянутой вперед плетью.

Михаил глянул из-за его плеча. На топчане лежал человек, накрытый саваном; руки его поверх савана сложены на груди; по христианскому обычаю в недвижные желтые пальцы его вставлена тоненькая горевшая свечечка. Костка, стоя на коленях, плача, читал псалмы, время от времени повторяя:

- Господи, упокой душу Феодора, раба свого! Господи, упокой душу...

Сотник поворотил к Михаилу свое плоское лицо, на котором мерцали щели раскосых глаз. Он ждал объяснений.

- Умер раб Федор. Царствие ему Небесное, - сказал Михаил и перекрестился. - Жеребец копытом вдарил, грудь пробил.

Сотник молча развернулся и пошел во двор, к нему сошлись стражники, четыре факела в их руках горели и чадили. Они теперь были без надобности, и сотник приказал затушить их. Ему помогли сесть на коня. Ни на кого не глядя, невозмутимый и немой, как изваяние, сотник выехал в распахнутые ворота. Стражники вышли следом. Ворота за ними закрыл старый Байдар.

Прислуга, перешептываясь, стала расходиться по своим клетушкам. Михаил возвратился в чулан:

- Жив еще? - спросил он.

- Жив, - ответил Костка, - но очень плох.

- Слышал я, что у московских князей был в Орде добрый киличий Аминь. Уж не он ли это?

- Кто его знает! Вот придет в себя - скажет.

Так Аминь-багадур был спасен. Никто в доме не знал, что двое русских выхаживают татарина. Никому не могло прийти в голову, что за тонкими стенами чулана скрывается враг хана Науруза, верный киличий московских князей Аминь-багадур.

Могучий организм Аминь-багадура, добрый уход Михаила и Костки помогли ему скоро справиться со своей немощью. Через три дня он окончательно пришел в себя, раны его покрылись шершавыми крепкими корками.

Как-то, сидя на диване, полураздетый, потный, потому что его постоянно донимала духота, он говорил шепотом по-русски, коверкая слова:

- Хан отдал ярлык Дмитряй Суждаль, а не дал ярлык Дмитряй Москва. Я ему слово сказал. Меня за то хан плеткой, как собак. - Аминь сжал свой большой увесистый кулак и пригрозил им: - Пес! Взяли меня стражники. А я одного убил, второго убил, третьего убил, четвертый меня саблей по башке, другой в грудь копьем. Я его - ногой в брюхо. Бежал. И вот... Аминь-багадур развел руки, покачал своей большой, покрытой коротко стриженными черными волосами головой. - Где мой Халима? Где мой мал дите?