Неволя

Встревоженной перепуганной кучкой застыли слуги и рабы Нагатай-бека и со страхом уставились на бородатого одноглазого человека в белых одеждах, от одного слова которого зависели теперь их жизни.

Тимур-ходжа приметил Михаила Ознобишина и поманил пальцем.

Михаил приблизился без страха: он догадался о причине прибытия эмира и на его вопрос, где хозяин, сообщил, что Нагатай-бек ещё весной отбыл на летовье.

- Один?

- Нет. С дочерью, - последовал бесстрастный ответ.

Коричневый миндалевидный глаз эмира округлился, лохматая черная бровь изогнулась и приподнялась, но сомнение его длилось недолго, он тихо спросил:

- И не возвращались?

- Не возвращались, - сказал векиль без всякого смущения, продолжая высоко держать голову и глядеть в лицо эмира. Михаилу было любопытно, что же предпримет эмир: закричит, начнет бесноваться или проявит выдержку? Тимур-ходжа подумал немного, затем как-то безнадежно глубоко вздохнул, как вздохнул бы любой человек от большого огорчения, развернул своего жеребца и потерянным, разочарованным, печальным женихом выехал со двора. Михаилу же стало жаль его: как, должно быть, саднит его гордое, самолюбивое, не знающее отказов сердце! Нет ничего горше, когда долго оберегаемая, взлелеянная надежда, подобно срезанному цветку падает и умирает. Что тогда остается человеку? Пустота. А ведь, вероятно, эмир не одну ночь провел в раздумьях и мечтах о Джани, луноокой прелестной вдове, которую хотел взять в жены.

Когда ворота за непрошеными гостями затворились, все облегченно вздохнули и разошлись по своим делам, а Михаил тотчас же отправил мальчика-слугу Надира верхом в степь сообщить Джани о появлении Тимура-ходжи в их усадьбе. Надир возвратился через пятнадцать суток. Он передал, чтобы готовили приданое, все, что нужно для этого: одеяла, подушки, ковры, кошмы - все по пятьдесят, и отправили бы немедля в степь, так как госпожа выходит замуж за Бабиджу-бека. Эта неожиданная весть привела Михаила в смятение, первым его желанием было вскочить на коня и скакать в степь, помешать этой нелепой, немыслимой свадьбе. Но немного погодя остыл, одумался.

Кто он такой? Раб, да ещё неверный! Джани, видимо, из страха перед Тимуром-ходжой решила стать женой Бабиджи-бека. Джани - мудрая женщина, из двух зол она выбрала наименьшее. Она слишком свободолюбива, чтобы сделаться семнадцатой женой жестокого и своевольного Тимура-ходжи. И ежели ей суждено выйти замуж, то, конечно, лучше стать одной-единственной женой старика и быть хозяйкой своих поступков, чем трепетать и страдать от грубого самодура.

"А Бабиджа? Что Бабиджа! - подумал Михаил. - Богат, стар и скоро помрет. А пока - окажется под башмаком молодой жены и будет безропотно выполнять её волю. Видит Бог, это самое лучшее, что можно ей пожелать".

И он деятельно принялся выполнять поручение своей госпожи. Скоро все приданое было упаковано в тюки, погружено на верблюдов и отправлено в степь вместе со своей старой служанкой Фатимой и молодыми слугами.

Сам Михаил остался дома, да слишком тяжким испытанием показалось ему пребывание в опустевшей усадьбе - истомился, не выдержал, вскочил на своего коня и пустился вслед за караваном. Пять дней продолжался их путь, и лишь на рассвете шестого они наконец увидели аул Нагатай-бека.

Темные войлочные юрты слуг и пастухов стояли длинной чередой вдоль полувысохшей речонки, в середине их находились две большие белые юрты господ, а вокруг - бескрайняя степь, высушенная знойным солнцем. Серебристый ковыль, желтая полынь колыхались на слабом ветру, и всюду, покуда хватало глаз, бродили отары овец и табуны лохматых лошадок.

Михаил приблизился к первой большой юрте. Перед входом на шесте висела клетка с перепелами. Тундук был поднят, чтобы ветер освежал помещение. Древняя старуха в красной рубахе и белой высокой шапке чуть поодаль от юрты разжигала сухой кизяк. Пастух в тюбетейке и пестром халате точил кривой нож о большой точильный камень. Рядом жалобно блеял кудрявый беленький барашек, привязанный веревкой к колышку.