Неволя

Увидев Бурхана, который его недолюбливал и не скрывал этого, Михаил хотел уйти. Джани окликнула его и заставила остаться. Ознобишин поклонился хозяйке, поклонился гостю, надменно застывшему и не удостоившему его даже взглядом, и скромно сел на коврике, неподалеку от входа.

Джани налила в пиалу кумыса и любезно протянула Михаилу, спросив о здоровье. Прищурившись, с недовольным видом Бурхан наблюдал за нею, его пухлые бледные губы покривились в мимолетной презрительной усмешке. Потом внезапно поднялся и стал прощаться.

Михаил смотрел на Джани и не узнавал ее: сегодня она была одета, по неизвестной ему причине, в лучшие свои одежды и выглядела моложе, чем всегда. Когда Бурхан ушел, она сказала:

- Бегич собирается напасть на Русь. Если ты не уедешь в скором времени, будет поздно. Мамай готовит большой поход на Московию, хочет её захватить, урусуцких ханов перебить, а своих беков посадить в ваших городах. Он хочет завоевать Русь, как Саин-хан когда-то.

- Это и видно. Русь ему - как кость поперек горла, - сказал Михаил, зло усмехнувшись.

- Ему нужны ваши земли, чтобы находиться подальше от Орды. Упрямый Тохтамыш нагоняет на него страх. Если тот объявится здесь, все нойоны, беки и мурзы переметнутся к нему. Тохтамыш - чингисид, а Мамай только гурган, зять хана. Кроме того, Тохтамышу помогает злой Тимур, сильнее которого нет во всей вселенной. Никогда Мамаю не быть владетелем Орды. И Мамай знает об этом. Так и прорицатель Рахим сказал. Мамай за это убил старика. А по-моему, он поступил глупо. То, что написано в книге судеб, нельзя изменить.

Михаил молча слушал её и, когда она кончила, спросил уже о другом, как бы пытаясь этим показать, что ему нет дела до Мамая:

- Зачем приезжал Бурхан?

- Сватать меня. Я тебя оставила, чтобы помешать этому. Неприятно мне.

- Он может вернуться снова.

- Вернется, если будет жив. Он ведь тоже отправляется с Бегичем в поход. А там... мало ли что может случиться. Но сейчас не стоит о нем говорить. Ты не сказал, когда собираешься ехать.

- Ехать-то? Да на завтрешней зорьке. Если Бог даст и здоров буду.

- Вот как?! Впрочем, это лучше. Сядь ко мне ближе. Вот сюда. Никого не бойся. Мы всегда слишком много заботились о других. Что скажут? Что подумают? Но от этого было худо только нам одним. Теперь я не боюсь никого. Большей грешницей нельзя стать, чем я есть, - сказала она печально, и он заметил, что кроткие, длинные, как у лани, глаза её увлажнились.

Он взял её руку и поцеловал, пальцы женщины были неподвижны и холодны как лед. Они некоторое время молчали, прислушивались к людским голосам и лошадиному ржанию за стенкой юрты.

Она вдруг вздохнула, встрепенулась, как бы сбрасывая с себя оцепенение, дотронулась рукой до его волос над ухом и нежно погладила.

- Совсем седой стал. Постарел. И я постарела. Удерживать тебя не стану. Будь счастлив. Если когда-нибудь обижала тебя, была несправедлива прости!

- Ну что ты! Ко мне ты всегда была справедлива. Я благодарен тебе за все. Если бы не ты...

- Подай вон ту белую шкатулку.

Михаил передал ей резную шкатулочку из слоновой кости, в которой она обычно хранила свои украшения. Джани поставила её к себе на колени, открыла и достала два крупных серебряных перстня с зелеными камнями. Эти перстни до того были схожи, что их было невозможно отличить. На металлических ободках одного и другого была выгравирована арабская вязь.

- Возьми, - сказала Джани, протягивая ему один перстень. - Пусть его наденет твой сын, а этот перстень наденет наш сын. Наши дети не должны проливать кровь друг друга. - Она сделала небольшую паузу и добавила: - Я бы так хотела.

- И я бы так хотел.

- Надпись на перстне... и на этом... и на том... одна и та же Озноби. Если наших детей или их детей сведет злая судьба, перстни помогут им узнать друг друга. А теперь иди! Пусть Аллах хранит тебя в пути. Вечером я пришлю к тебе Лулу. Он должен с тобой проститься. - И она слабо, со слезами на глазах, улыбнулась ему в последний раз.

Солнце ещё не успело опуститься за горизонт, как к Михаиловой юрте подъехала, скрипя, четырехколесная крытая арба, запряженная двумя лошадьми; горячий гнедой жеребец с белым пятном на лбу, под седлом и в хорошей новой сбруе, был привязан к задку арбы.

Небольшой сундук с высокой крышкой, два скатанных шерстяных ковра, белые кошмы и куски каких-то тканей в свертках по порядку были уложены на арбе, на которой восседал безусый юноша в барашковой шапке, правивший лошадьми. По бокам ехали шестеро молодых всадников, и среди них - Лулу на черном Вороне, подаренном Михаилом.

Юноша подъехал к Ознобишину и при всех громко сказал:

- Урус Озноби! Это тебе подарок от моей матери и от меня. За верную и хорошую службу. Да будет твой путь на Русь чист и удачен! - И, прижав правую руку к сердцу, он склонил голову в знак почтения.

- Благодарю, - ответил Михаил и так же, как и Лулу, прижал правую руку к сердцу, потом он подошел к его коню. Лулу ловко спрыгнул с седла и мягко стал на ноги. Он был так же высок, как и Михаил, но легок и худ, словно борзая.

Ознобишин предложил:

- Отойдем.