Неволя

Он отвел его в сторонку, чтобы никто не мог слышать, о чем они будут говорить.

- Слушай, Лулу. Я тебе открою, где схоронил для тебя богатый клад. Помнишь ли наш старый дом в Сарае? Ну так вот. В саду под яблоней зарыт сундук! Эта старая яблоня в десяти шагах от калитки. Ее легко найти. Если наш дом занят и новые жильцы не захотят тебя признать владельцем, обратись к Абу-шерифу. Скажешь, что ты от Озноби. Он поможет. А клад постарайся выкопать без промедления. - Михаил вздохнул, посмотрел на юношу, на его чистое, красивое лицо, на его белые нервные пальцы, теребящие рукоять плети, и сказал: - Матушку береги. Ты для неё единая опора и защита. А меня не поминай лихом. Что мог для вас доброго, сделал. И вы, что смогли, сделали для меня. Расстанемся друзьями.

- Расстанемся, - повторил юноша и вдруг - Михаил никак не ожидал этого - обнял его. Эта необычная со стороны Лулу ласка растрогала Михаила до слез. Он крепко стиснул его плечи и тихонько стал похлопывать ладонью по прямой спине. От волнения он не мог произнести ни слова и лишь думал: "Вот оно! Кровинушка моя... хоть поздно, но отозвалась. Прощай. Прощай, дорогой мой!"

Лулу отступил на два шага, сверкнул глазами и, точно рассердившись за проявленную слабость, ударил себя плетью по сапогу. Губы его по-детски задрожали, и, чтобы окончательно не расчувствоваться, он резко развернулся, опрометью бросился к своему коню, птицей взлетел тому на спину и с места пустил его во весь опор.

Остальные юноши с гиканьем, свистом, криками, свойственными буйной молодости, устремились за ним. Вскоре они скрылись в сумерках наступившего вечера, но ещё был слышен дробный топот их резвых лошадей.

Глава сорок восьмая

Утром, на рассвете, Кокечин набросила на себя халат, прихватила шерстяную вязаную накидку и вышла из юрты. Воздух был свеж и прозрачен, и степь хорошо проглядывалась до самого горизонта. Занималась заря. Солнце вот-вот должно показаться из-за холмов, и там, где уже высветилось, она увидела маленькие контуры юрт аула Джани, где проживал Мишука.

Женщина долго стояла, содрогаясь от утренней свежести. Но вот наконец её зоркие глаза увидели силуэты идущих лошадей, две арбы, катящиеся по шляху. Кокечин позвала Маняшу и указала:

- Мишука поехал.

Они молча наблюдали, как на фоне светлого неба крошечные черные лошадки влекли по дороге две крытые арбы, пока совсем не затерялись в степном пространстве. После этого Маняша ушла в ставку и долго не возвращалась, отчего Кокечин пришла в настоящее смятение. Девушка прибежала запыхавшаяся, несколько встревоженная, рассказала, что подозрительный Саид расспрашивал о знамени, скоро ли его закончат, и собирался поглядеть на работу. "Что Саид!" - небрежно отмахнулась Кокечин, думая совсем о другом. Они сели на ковер и больше не разговаривали.

Когда же дымчатый желтый луч коснулся красной отметины на перекладине, что означало полдень, Кокечин проговорила: "Пора", - и достала из-под ковра, лежавшего прямо на земле, узел; из него вынула мужскую одежду: шаровары, чекмень из хорошей добротной ткани, сапожки из мягкой зеленой кожи. Маняша переоделась. Стянув длинные волосы в тугой узел на затылке, она запрятала их под суконный малахай с двумя темными куньими хвостами, свисающими вдоль её румяных щек.

- Как ты хороша! - подивилась без всякой зависти китаянка. - И я такая же была! Ах, годы, годы! Все прошло, все улетело! Одни стареют, другие молодеют.

Женщина сняла с себя ремешок с маленьким кинжалом в сафьяновых ножнах, опоясала тонкий девичий стан.

- Попадешься - живой не давайся. Да поможет тебе Бог!

Они зашли за юрту, где спокойно пощипывала травку взнузданная лошадь.

Кокечин помогла девушке влезть в седло, разрезала путы на передних лошадиных ногах.

- Пошла! - сказала она и шлепнула животное по широкому крупу. Лошадь рысцой побежала по траве, помахивая длинным хвостом.

Тем временем Костка и Михаил далеко отъехали от становища. День разгорелся теплый, яркий, по-настоящему весенний; в спину дул приятный южный ветерок.

На всем пространстве зеленой степи виднелись юрты пастухов, белые отары овец и темные табуны лошадей.

Наезженная пыльная дорога влекла их вперед, все дальше и дальше от становища.

Михаил восседал на первой арбе, к задку которой были привязаны два жеребца, а Костка на второй, за которой поспешал его серый длинноухий ослик. Целый день они находились в пути и вот на закате достигли каменного истукана на небольшой всхолмине - места, где была назначена встреча с Маняшей. Костка распряг лошадей, развел костер, начал готовить ужин. Последний солнечный луч исчез; колыхая высокую траву, пронесся вечерний прохладный ветерок. Начали сгущаться сумерки.

Ознобишин поднялся к гладко отшлифованному ветрами и непогодой молчаливо-неподвижному каменному идолу и с чувством непреодолимой тревоги стал глядеть на дорогу. Она была пуста, как и прежде. Ни одной живой души. Взовьется ненароком пыль столбом и исчезнет - вот и все движение.