Невозможное завтра

– Я не должен тебе верить, – наконец отвечает он, выходя ко мне на тусклый оранжевый свет. Он тяжело садится рядом со мной на узкую больничную койку, движение посылает боль в мой бок. Но не от этого слезы стекают из моих глаз.

– Но все же веришь? – спрашиваю я.

Он не отвечает, только охватывает мою голову руками и прижимает свой лоб к моему. Вдыхает, выдыхает. Мы дышим в одном темпе.

– Просто дай мне немного времени, – в конце концов, говорит он, его слова впиваются в мое сердце сотнями миниатюрных кинжалов.

– Я люблю тебя, – отвечаю я, и его ладони зажимают меня сильнее.

Но он ничего не говорит в ответ. Просто отклоняется и встает.

– Немного времени, – повторяет он, двигаясь к двери. И потом он уходит.

Врывается Шарлотта.

– Слава всем богам, ты очнулась, Сера.

За ней близко следует Себастьян.

– Быстро, – бормочет он. – Пока родители не пришли. Нас нужно отсюда выбираться.

– Я не уйду, – говорю я.

– В Кира попала пуля, – говорит мне Шарлотта. Я знаю, что будет дальше, даже раньше, чем она произносит это.

– Но он не умер, так ведь?

Кир в своем репертуаре.

– Очень даже жив, – соглашается она. – И он знает, кто ты.

– Он здесь? – спрашиваю я, мое сердце в панике бьется быстрее.

– Нет, – отвечает она. – Сера, его арестовали.

Глава 44

– Мэдисон Кортез, – говорю я охраннику в Государственной больнице Напа, которая ранее была Государственной лечебницей Напа для умалишенных. Он вздрагивает.

– Отделение Т-14? – Он указывает мне на зону ожидания, и я киваю, отчего в моем боку расцветает боль. Кажется, пулевое ранение назвали «чистым», забавный термин для такого разрушительного явления, разбившего два моих ребра и едва не задевшего правое легкое.

Они сказали, что я едва не умерла. Что мне повезло.

Утомленный охранник проводит меня за колючую проволоку, которая окружает отделение безопасности больницы, отведенное для наиболее опасных пациентов: преступников, которых признали психически невменяемыми.

Шарлотте и Себастьяну – в образе «обеспокоенных прохожих», которые быстро догадались доставить меня в больницу – пришлось навестить меня, чтобы рассказать новости о Кире, которые им были только ведомы. Оказалось, «Мэдисон» была поймана в ночь танцев посреди Гарбер-парка, истекая кровью от огнестрельной раны, которую, как определили, сама себе нанесла. Только она не сдалась легко. Ей удалось выпустить обойму на офицеров, проводящих задержание, прежде чем ее схватили, и продолжала бороться даже в наручниках.

– И вот что было самым странным, – сказал один офицер в новостном репортаже. – Она все пыталась поцеловатьменя. Но это не столько вывело нас из колеи, сколько, ну, привело в ужас. – Он добавил о том, что Мэдисон разразилась смехом, когда ее спросили о местонахождении Ребекки Соер, утверждая, что та была мертва уже несколько недель.

Охранник сопровождает меня через холл, мимо коридора с закрытыми дверьми.

– Ее держат в одиночке, – через плечо бросает он объяснение. – Она не перестает говорить о... как же там... Астрономии? Алгоритмах?

– Алхимии, – предполагаю я.

– Точно. Странная штука, очень беспокоит других пациентов. Плюс мы держим ее связанной. Она постоянно пытается кого-нибудь поцеловать.

Я держу рот на замке, пока он набирает код на клавиатуре и открывает другую дверь. Комната, в которую я ступаю, резкая и яркая, обложена белыми кирпичами и содержит только один переговорочный пункт. Несколько камер закреплены на пластиковом стуле, куда охранник говорит мне сесть перед тонкой панелью стекла.

– Жди здесь, – инструктирует он меня, затем уходит. И я остаюсь одна.

Я слышу приглушенный щелчок открывающейся по ту сторону стекла двери. Мое дыхание учащается. Боль в ребрах становится неистовой.

Появляются два санитара, держащие кого-то, кого только отдаленно можно принять за восемнадцатилетнюю девушку, ее кожа по цвету почти схожа со шлакоблоками позади.

Кир.

Его рука в гипсе – от второго выстрела, который я слышала перед тем, как потерять сознание. Видимо, Кир целился в Ноя еще раз, но Себастьян вовремя умудрился сбить его, и он вместо этого прострелил свой локоть. Даже с гипсом он в наручниках.

Себастьян и Шарлотта умоляли меня не идти. Но я должна была увидеть его собственными глазами: человек, который держал меня в заточении на протяжении сотен лет, теперь находился в ловушке, в собственной тюрьме со стеклянными стенами. В металлических оковах внутри смирительной комнаты, внутри охраняемого здания, на территории, окруженной охранниками и колючей проволокой.

Кир садится по другую сторону от стекла и смотрит на меня. В его глазах – обычно ледяных голубых, сейчас тепло коричневых с ореховыми прожилками – вспыхивает гнев.

Я снимаю черную телефонную трубку и подношу ее к ужу. Он делает то же самое. Долгое время мы молчим.

– Тебе больно, – говорит он наконец. – Я никогда не хотел причинять тебе боли.

– Тогда не нужно было стрелять в меня. – Мои слова сочатся злостью.

– Нет, – шепчет он. – Я целился в кое-кого другого, как ты помнишь.