Невозможность путешествий

Во-первых, она отделена от нас железнодорожными путями, во-вторых, сомнительного вида пустырями, заросшими бурьяном, крапивой и полынью, а также покосившимися заборами на нашей стороне, а цехами АМЗ — на противоположной (его проходная как раз и выходит на поворотный круг, где постоянно скапливаются пустые железные животные, опустившие дуги). В-третьих, совершенно непонятно, что там делать. Но манит. А родители, разумеется, не отпустят: там город заканчивается, дальше открытое пространство, область…

А тогда как-то стихийно, подобно птичьей стае, внезапно срывающейся с места, мы именно что ломанулись на троллейбусную остановку, дергаясь от нетерпения, дождались первого попавшегося пятого номера (кондукторов тогда не существовало, а были брюхатые кассы, куда кидали пятаки, откручивая билетик сбоку), залезли в его пустое чрево всем кагалом и распределились по окнам и дверям, чтобы вот уж точно все увидеть, ничего не пропустить.

Скорее всего, заводилой выступала заноза с блестящим лбом, похожим на вертолетную площадку, освещенную прожектором, — моя кузина Любка, старше меня на полтора года. (Она тогда говорила, что на два, а я спорил, что на полтора. Теперь на семейных праздниках, когда я хочу ее подколоть, говорю, что она старше меня на два года, а Любовь Альбертовна, юрист, мать двоих детей, всегда скромно поправляет меня, что на полтора.)

Кто там еще был? Конопатый Мишка Заварухин, ныне спивающийся следователь, сын маминой, ныне покойной, подруги тети Веры, жившей от нас дальше на два дома и старше меня на два месяца (нас вместе нянчили). Наш с Мишкой ровесник и непосредственный сосед, выцветше-рыжий Вадик Гильфанов, однажды перед моим носом нашедший три рубля, из-за чего первый и, может быть, последний раз в жизни я испытал острый приступ зависти. И девочка из дома через один, чьего имени и фамилии я уже не вспомню. Возможно, был кто-то еще; у нас на поселке была самая центровая и веселая компания, и все про нас, разумеется, знали.

Дело было столь запретным и источало столько миазмов опасности, что нам буквально жгло пятки — и пока мы ехали одну остановку в троллейбусе, и когда, задыхаясь от сладкого ужаса, бежали не останавливаясь через достаточно протяженное пространство обратно… Это, конечно, было шоковое наслаждение, я редко когда испытывал с тех пор нечто подобное. Ну да, бешеной собаке пять верст не крюк.

Схожий, хотя и менее предельный восторг мы испытывали, занимаясь «ловлей шпионов». Мишка сказал, что знает, как их вычислять — нужно лишь спрашивать у прохожих, который теперь час, и если они ответят, что «без двадцати двенадцать» (как вариант — «без десяти два»), то… Улица Железная, где мы и резвились, вела к Уфимскому тракту, и народа, шедшего к остановке, было предостаточно. Мы приставали с просьбой к каждому второму и все они, через одного, оказывались добропорядочными советскими гражданами. Нам долго не везло, игра начала нам надоедать и приедаться безрезультатностью, когда вдруг с какого-то момента иностранный диверсант просто-таки косяком пошел.

Позже мама запишет меня в детскую библиотеку, тогда расположенную на втором этаже кирпичной, грубого кирпичного помола, котельной (сейчас в ней фитнес-центр, которым владеет Ира Замятина, подруга ныне покойной тети Веры Заварухиной).

Но я буду ходить в библиотеку по железнодорожным путям, а не ездить на троллейбусе до конечной, так как по рельсам намного ближе и по дороге можно последний раз перелистать заемную, сладко пахнущую ванилью книжку, от многократного пользования сделавшуюся плюшевой на ощупь. Чаще всего мы будем туда ходить с Мишкой, который был тогда продвинутым малым и записался в читалку на два месяца раньше меня.

…Снимая сегодня окрестности, я замерз и стал бегать трусцой, согреваясь, между спящими троллейбусами. Из будки депо вышел диспетчер в тужурке и, просто подарок судьбы, совсем уже в старозаветных советских традициях (смесь страха, осторожности и административной борзоты) уточнил у меня, что это я тут делаю.

Фотографирую, сказал я. А что, спрашивает. Троллейбусы, отвечаю, нравятся мне они — такие покорные, как стадо гиппопотамов, ведомых на убой. Зачем, спросил диспетчер. Для себя, ответил я.

— Для себя? — удивился диспетчер.

Зима. Железная дорога

А потом появились собаки…

Рождественское (точнее, в сочельник) путешествие на край земли передвижник Бавильский задумал в чисто познавательных целях, тогда как, если по результату, вышло внутреннее кино одного («нового») года — нарезка кадров, репрезентирующих отсутствие всего, что только возможно.

Конечно, пока холодно, все сидят по домам, особенно если рано темнеет и улица точно размазывается по углам, уступая свою середину воздушным ямам, нависающим над одноэтажными домами.

И если на улицах никого, то на краю поселка, подчеркнутого железнодорожной линией отрыва (или отреза), никого не встретишь тем более.