Невозможность путешествий

(И не зря большая часть картин немецких романтиков, собранная в Дрездене, состоит из пейзажей, странно напоминающих уральские — с горными, но плоскими каменными ландшафтами, замерзшими водоемами, мертвыми соснами со стволами, чьи мускулы сведены последней судорогой.) Не хватает лишь монастырских развалин да вулканов, общая атмосфера развала и распада граничит с каким-то уже более ничем не остановимым декадансом, который, впрочем, останавливается заморозками (сейчас за окном минус 19), уже остановился.

Ура, Урал и здоровые психические реакции, когда религиозное чувство, не имеющее стен, испаряется вместе с паром изо рта, отапливает окружающее пространство, заполняя его собой. Бор — это ведь еще же и переживание пространства как пространства, ощущение особой общности, непонятно как и из чего возникающее. Точно границы леса — это границы специально созданного лабиринта, внутри которого…

В моей персональной картотеке сильных впечатлений нет ничего равного переживанию разных пространств, уходящих резко вверх и расширяющих стороны; такие сквозняки чаще всего возникают в храмах, специально для этого сооруженных.

Но еще сильнее это чувство действует, когда готический омут вдруг встает сам по себе — в виде соснового бора или проливного дождя, структурируется из снегопада или облачается в облака на каком-нибудь из горизонтов.

Берег Шершневского водохранилища

Яблоки на снегу

Берег Шершневского водохранилища (Шершней, Шершневского моря) — главный чердачинский пляж, начинающийся примерно от нашего гранитного карьера и растянутый на территорию всего городского бора, вплоть до плотины, из-за которой торчат спальные районы, которые принято считать новыми. Хотя они уже давным-давно не новые. Я помню эти места еще совсем дикими, необжитыми, таинственными; теперь Шершни со всех сторон обступает город и его щупальца.

Широкая дорога раздваивается; один ее конец уходит в лес, другой долго волочится по берегу. В одну из таких зим, когда на пляже совсем пусто, мой, ныне покойный, дедушка, учил тогда еще молодого отца управлять только что купленной белой «шестеркой».

Здесь хотят построить дорогу, которая грозит городу экологической катастрофой, но об этом я даже и думать не могу, не то что не хочу, а вот даже и не могу, запала не хватает, сил, как физических, так и интеллектуальных.

Карьера карьера

Несмотря на Шершни рядом — берег в метрах ста, оборудованный пляж, курортная инфраструктура, с самого раннего детства купаться и загорать ходили именно сюда, в карьер, в этот эффектный барочный театр, перерисованный художниками сурового стиля в свойственной им условно обобщающей, стремящейся к иероглифам, манере. Пройти еще сколько-то метров до удобного, покатого и, главное, не такого холодного, не такого опасного берега никому даже в голову не приходило: театр он и есть театр, попадая внутрь, то ли отрываешься, то ли выпадаешь из действительности, словно переносясь в какие-то другие, более живописные места.

Кстати, про живопись: гуляя вчера по гранитным склонам (богатеи, понастроившие феодальных диснейлендов ровно напротив курортной местности, большую часть проблем поимели при строительстве нулевого цикла, стоившего поломкой не одному бурильному оборудованию), превозмогая головокружение, вдруг увидел, насколько эти каменные глыбы (в паре троллейбусных остановок, тоже на территории городского бора, есть ведь еще целая россыпь малых карьеров) влияли и влияют на стиль местных художников.

Этот ранний (рассветный) Ротко исподволь заражает даже самых изящных из них, К. Фокина и А. Данилова, геометрической суровостью формы и цвета. Так же, как запах сосновой смолы, загустевающей на шершавых стволах, заражает запах мастики, которой натирают пол в залах областной картинной галереи, стремлением выйти из этого пространства вон и где-нибудь да затеряться.

Кстати, про форму. Территория Чердачинска холмиста, но поката; первородный ландшафт прослеживается; более того, определяет логику линии и развития направлений…

…Так и поселковая жизнь в этом смысле ничем не отличается от прочих частей города, тогда как карьер точно вскрывает череп холма, как бы забираясь под все его покровы, что называется, «в разрезе», достаточно отойти от обрыва немного в сторону и охватить окоем единым взглядом. Плавность лобных долей, заросших соснами, березами и волосяным подлеском, неожиданно точно разламывается (если не раскалывается), предоставляя всем виды нутра, в котором, впрочем, доступна некоторая степень обжитого.