Невозможность страсти

– Меня зовут Павел. А ты Лена, да?

Она промолчала – не будет она с ним говорить. Не хочет. Этот человек едва не убил Тимку и почти убил Ровену. Конечно, он не виноват – в полном смысле слова, но именно он швырнул Ровену в стену, он виноват в том, что… Но, с другой стороны, не будь его, Валентин не обнаружил бы то, что обнаружил, – зарождающуюся болезнь, которая могла медленно убить Ровену, и ничего бы уже нельзя было поделать. Прав Валентин, сто раз прав: не пошла бы Ровена по врачам, а глотала бы таблетки, искала бы в Интернете советы, и время было бы упущено. А так Валентин просто убрал опухоль, и Ровена будет жить долго и счастливо. Ну, с переменным успехом – насчёт счастья, но главное – она будет жить!

– Я понимаю, что мы завалились сюда внезапно, и ты злишься, ещё и хозяйка заболела…

– Заболела?! – Лена обернулась к нему, сжимая в руке нож, которым резала овощи. – Заболела? Да это же ты едва не удушил Тимку, а когда она попыталась помочь сыну, ты швырнул её через всю комнату так, что у неё рёбра в лёгкие вошли! Заболела – это же надо! У тебя мясо горит, идиот, ты что, не видишь?!

Она оттолкнула Павла от плиты и выключила огонь. Накрыв крышкой сковородку, отошла к столу и принялась ожесточённо кромсать помидоры – словно это они бросили Ровену о стену, а не Павел, застывший с ошарашенным видом.

– Я… что сделал?

– Тебе дважды повторить надо? – Лена взяла пучок зелёного лука и положила на дощечку, как жертву на жертвенный камень. – Ладно, для тех, кто в танке, на бис: ты едва не убил Тимку – уж не знаю, что тебе спросонок померещилось, но ты захватил его вот так…

Взмахнув рукой с ножом, Лена попыталась показать, как Павел схватил Тимку, и он попятился.

– Ты с ножом-то поосторожней.

– Мой нож режет только тогда, когда я этого хочу. – Лена презрительно сузила зелёные раскосые глаза. – А когда Рона попыталась помочь Тимке, ты что-то такое сделал, и она сломала руку, но это так, цветочки. Её рёбра, треснув, разорвали лёгкие. Всё понял или тебе опять надо повторить?

– Нет. И как… как теперь мальчик и… она?

– Мальчик в порядке, спал всю ночь как убитый – после такого стресса. Даже раздеться не смог, упал как подкошенный. А Ровена в реанимации, Валентин её прооперировал. Дела пока так себе. Так что угадай с трёх раз, какие нежные чувства я к тебе питаю.

Павел вспомнил ночной разговор с Никой и Матвеевым. И поспешные заверения Ники, что он ни в чём не виноват, и Матвеев, прячущий глаза и обещающий рассказать «потом», – всё сошлось, как и обрывки воспоминаний. Светлые волосы, кровь, борозды от ногтей на лице свежие.

Павел подошёл к окну и закрыл глаза. Он должен вспомнить, он просто обязан теперь всё вспомнить – ради той женщины, которая сейчас лежит на больничной кровати, мучаясь от боли. И он стал причиной этой боли, невольно, но стал. Вместо благодарности за спасение.

– Масло мне подай. В холодильнике, на верхней полке. – Лена принялась толочь картошку. – И молоко тоже. Возьми, влей в чашку и подогрей в микроволновке.

– Зачем?

– Затем, что от холодного молока пюре будет сероватого цвета. – Лена добавила масла в желтоватую картофельную массу и снова заработала пестиком. – Ты помнишь, как мы тебя нашли на берегу? Что ты вообще помнишь?

– Расскажи.

– Ты сидел на берегу около наших вещей. Рона побоялась, что ты сопрёшь наши мобилки и ключи от машины. Но я знала, что с тобой что-то не так…

– Как ты это поняла?

– Ни один мужик не может не таращиться на Рону, когда она выходит из воды. – Лена влила в пюре горячее молоко и попробовала массу. – Соль подай мне. Ну, так вот: я знала, что ты пьян или болен, потому что ты и головы не повернул. А потом она тебя растормошила – побоялась, что ты в таком виде полезешь в воду и утонешь. А потом те прошли… мы в ивняке спрятались.

– Те? Кто это – те?

– Мужики какие-то. Странно так шли. Не слишком медленно, как гуляют люди, но и не быстро, как-то так шаг в шаг, будто гончие… Рона отчего-то затолкала нас в кусты, а потом потащила тебя к машине, а у тебя ноги поранены. Песок горячий, но ты хоть бы хны. Неужели не помнишь?

– Нет…

– Ну, понятно. Отойди, оладьи Тимке пожарю. Можешь кофе сварить, возьми на полке в белой керамической банке. Кофе-то, помнишь, как варится?

Павел молча достал банку и открыл крышку. Запах зёрен напомнил ему, как он варил кофе в своей кухне, а потом кто-то позвонил… Он застыл с открытой банкой в руках. Вот почти такая же стоит у него в шкафу на кухне, и он варил кофе, и кто-то позвонил… А дальше пустота, как будто кто-то вырезал часть записанной плёнки, и следующая картинка – уже в этом доме. Суета, горячие капли, падающие на грудь, чьи-то светлые волосы…

– У твоей подруги какие волосы?

– Длинные и светлые. – Лена перевернула оладушек. – Вспомнил хоть что-то?

– Не совсем. Обрывки того утра, когда… не помню, кто-то мне позвонил, я кофе не успел сварить, вышел из квартиры, а дальше – провал.