Невозможные жизни Греты Уэллс

Поэтому я, конечно, была потрясена, узнав после его ухода к Анне, что они пытаются завести ребенка. Все наши проверки раз в полгода, когда мы искали друг у друга признаки болезни, маленькую опухоль желания, а он говорил, что ничего не чувствует, любит нашу жизнь и не хотел бы поменять ее на другую, все эти вечера с бутылкой и тостами в честь нашего бездетного очага – все это было обманом или, по крайней мере, частичным обманом. Натан все-таки хотел ребенка: просто он никогда не хотел его от меня.

Маленький мальчик подбежал ко мне, стуча ножками в крошечных белоснежных носочках, и бросился в мои объятия. Я была покорена его мягкостью, запахом кислого молока и джема, тем, как потрескивал отглаженный зеленый комбинезон с вышитым на груди вигвамом, с жестким белым воротником и рукавами: первопоселенец и индеец одновременно. Он обнял меня, как мог, и стал извиваться в приступе бурной радости.

– Осторожней с маминой рукой!

Когда отец сказал, что опаздывает на работу и маме станет помогать миссис Грин, ребенок скривился, будто его ударили, и разразился слезами. Натан посмотрел на меня, и я поняла, что должна справляться сама. Он довольно долго был хорошим мужем и нес это добавочное бремя, но мне было ясно, что воспитанием ребенка занимаются эта самая миссис Грин и я. Я чувствовала, как чужой мир затягивает меня, смешивая меня с той Гретой, которая так долго в нем прожила. Я обнимала этого маленького извивающегося незнакомца – моего сына.

– Я слегка задержусь, – сказал Натан, хотя мог и не говорить – я понятия не имела, о чем идет речь.

Вот он целует в лоб меня и Феликса, вот он, в фуражке и шинели с эмблемой медицинских войск, выходит из двери. Я наблюдала за его уходом с дрожью сожаления, ибо знала то, чего не знал он: в моем мире он меня больше не любит.

Наконец первая игра матери и сына: прятки.

– Прячься! – велела я, и Феликс мгновенно исчез, словно знал наверняка, где самое укромное место.

Теперь я могла выяснить, насколько квартира 1941 года отличается от моей собственной и от той, которую я посетила накануне вечером. На стенах коридора – силуэты незнакомцев и самодельные полки с глиняными лошадками. Видимо, здесь постарался мой муж, а не Грета сороковых годов: вряд ли я могла так тщательно собрать все эти хрупкие маленькие фигурки и расставить их, как статуэтки из могил фараонов. Спальню я уже осмотрела. Маленькая детская по другую сторону коридора оказалась сюрпризом: в моем мире стена была снесена, чтобы расширить главную ванную, а сейчас тут располагались крошечные владения моего сына. В сундуке, стоявшем в углу, обнаружился набор потрепанных оловянных солдатиков (мечи согнулись и превратились в орала). В ящичке сундука лежала всякая всячина: камешки, обрывки серебристой бумаги, рваные и совершенно бесполезные однодолларовые банкноты. Самой трогательной находкой были несколько молочных зубов с пятнышками засохшей крови. В коробке с наклейкой «От дяди Икса» хранилась бутылка с тальком, переименованным в «порошок невидимости».

В гостиной я наткнулась на привидение – но нет, как только сигаретный дым рассеялся, я увидела пятидесятилетнюю женщину в темно-зеленом платье, убиравшую что-то к себе в сумочку. У нее было маленькое лицо, розовевшее от краев к носу, и внушительная грудь, обтянутая блестящим бархатом. На макушке – круглый узел из белокурых волос, щедро приправленных сединой. Это, должно быть, и была миссис Грин.

– Доброе утро, миссис Михельсон. Как вы себя чувствуете?

– Лучше, благодарю вас.

Надо же: миссис Михельсон!

– Доктор Михельсон сказал, что пару дней вам было плохо.

Она произносила слова с отчетливым шведским акцентом. Ее манера говорить отличалась старосветским дружелюбием и сдержанной любезностью стюардессы.

– Да, да, но я уже выздоровела.

– Очень хорошо, мадам.

Во время разговора она жестикулировала, зажав в пальцах дымящуюся сигарету. Выглядела она деловитой и доброжелательной, и все же что-то в ней возбуждало жалость. Непонятно, была она постоянной помощницей или ее пригласили из-за моей болезни, «несчастного случая», вследствие которого у меня сломалась рука и надломилась психика. Но ни миссис Грин, ни мой сын не могли мне помочь: надо было найти тетю Рут.

– Фи уже позавтракал, – продолжала она, – я собираюсь пойти с ним в парк. Я подумала, что вам все еще нужно отдыхать.

Она рассказала мне еще кое-что о моем сыне – я не очень хорошо поняла, но на всякий случай кивнула – и сообщила, что в холодильнике стоит горшочек с куриным пирогом, который я могу поставить в духовку.

– Да, пожалуй, так лучше всего.

– Я пойду за продуктами и к прачке. Будут еще поручения?

– Нет-нет, я… – начала я, заглядывая в спальню.

На самом деле поручения, наверное, были. Прямо на моем ночном столике лежал ежедневник, приличествующий супруге врача.

– Мадам?

– Да, я отдохну. У меня до сих пор кружится голова, и я все забываю. Простите.

– Понимаю, такое напряжение… Не беспокойтесь ни о чем, я все сделаю. Что вы хотите на ужин?

– На ваше усмотрение.

– Я думаю, бараньи отбивные, картофель и заливной салат.

– Прекрасно.