Невозможные жизни Греты Уэллс

Магазин тканей, в отличие от улицы, был местом, где царило паническое настроение. Каждый кусок ткани, подходящий для того, чтобы закрыть окно, был выставлен напоказ и оценен в тридцать девять центов. Миссис Грин откуда-то точно знала, что надо брать, – к моему удивлению, это оказалась совсем не черная ткань, а самая простая, серая, из хлопка. Она схватила рулон и бросила его на измерительный стол. Пухлая, сильно накрашенная девушка, с зачесанными назад черными волосами, отрезала кусок нужной длины, и я расплатилась, достав деньги из своей дурацкой сумочки с пластмассовой ручкой. Потом нам пришлось спасать Фи от «огромного паука-колдуна», затянувшего его в черную кружевную паутину. Я купила ему четверть ярда этих кружев, и он надел их как шарф. Похоже, миссис Грин была шокирована. Мы были на полпути к дому, когда завыли сирены воздушной тревоги.

Сначала никто не знал, что делать. Большинство прохожих продолжали идти как ни в чем не бывало. Какой-то тип с черной треугольной повязкой вышел на мостовую и закричал: «Я уполномоченный по гражданской обороне! Всем войти в ближайшее здание и лечь на пол!» – но люди, несмотря на его нелепые команды, шли своей дорогой. Полицейский остановил движение, но не смог заставить пассажиров покинуть автобус: никто не встал с места. Размахивая пистолетом, он кричал: «Но я полицейский! Я полицейский!» – пока не отчаялся и не ушел, задавая вопрос в пустоту: «Что же мне делать? Стрелять в этих несчастных мерзавцев?» К тому времени мы уже ворвались в магазин вместе со множеством других дам, обремененных покупками. Я завернула Фи в свой мех, как самки поступают со своими детенышами, и провела рукой по его лицу. Щеки были мокрыми: он плакал.

Через несколько минут страшный шум прекратился и стали слышны громкие рыдания моего сына. «Ну, малыш, – сказала я, поглаживая Фи по голове, – тише, тише, успокойся». На миг мне стало легче оттого, что на другом конце зала еще одна женщина успокаивала своего сына, – но оказалось, что это зеркало, в котором отражаемся я, такая непривычная, и Фи. Я испуганно переглянулась с портным. Затем сцена стала еще более комичной: из-за занавески вышел молодой человек в боксерских трусах и подтяжках и спросил: «Эй, мы что, должны лечь?»

– Нет, – сказала миссис Грин. – Мы просто должны ждать внутри, пока не дадут отбой.

Он усмехнулся:

– Что ж, спасибо, мэм. Значит… я могу туда вернуться?

Она глубоко вздохнула, а затем, к моему удивлению, сказала:

– Нет. Пока не дадут отбой, нельзя.

– Тогда ладно. – Он застенчиво улыбнулся. – Если дамы не возражают… – Он взял с полки хомбург [29], водрузил на голову, скрестил на груди руки и стал ждать вместе с нами, кивая по очереди всем дамам.

Никто не объяснил, что он может одеться, даже ошеломленный хозяин магазина, который заводил свои часы. Все домохозяйки с сумками, полными тканей для затемнения, стояли и любовались его фигурой. Миссис Грин старалась не встречаться со мной глазами. А мне этого хотелось: так приятно было обнаружить, что у нее есть чувство юмора.

Наконец дали отбой: три коротких сигнала, повторяющиеся снова и снова. Молодой человек попрощался с нами, приподняв шляпу, все дамы собрали свои вещи, а я собрала Фи. Женщины засуетились, мешая нам выходить: все разом стали наклоняться за сумками, обувать снятые туфли, поднимать разбросанные перчатки и пальто – точно осенние деревья, которые вдруг передумали и стали прикреплять обратно каждый лист. Я немного задержалась, глядя на рождественские булавки для галстуков, хотя и знала, что это глупо, ведь в ближайшие несколько лет Натану предстояло носить форму. Ему было нужно другое: средство для выведения пятен крови с одежды цвета хаки и что-нибудь способное отогнать ужас. «Мне нужен букет, – сообщал, бывало, Феликс цветочницам, – который говорил бы: „Я способен отогнать печаль“. Можете сделать такой?» Некоторые могли.

– Вот и мы, – сказала миссис Грин, когда мы добрались до дому и втащили в квартиру сверток ткани. – Вытирай ноги, Фи.

На Патчин-плейс билась на ветру веревка, плохо привязанная к флагштоку. Даже из нашей прихожей было слышно, как звякает металлическая пряжка, ударяясь о столб.

Я услышала крик моего сына: «Дядя Икс!» – и зашла за угол, снимая пальто. В гостиной сидели Феликс и его адвокат Алан Тэнди, эсквайр, с лицом красным от каминного пламени, в полосатом голубом галстуке. Брат был в простой рубашке, брюках и хлопковой куртке. Вероятно, в этой одежде его и схватили. Он обернулся и увидел меня.

– Феликс! – Я рванулась к нему, уронив шляпу на пол. – Тебя освободили!

Он улыбнулся, когда я его обняла, но что-то в нем изменилось. Темные, похожие на запятые полукружья под глазами. Худой, испуганный и тихий. Невыносимо. Для близнеца в этом есть нечто противоестественное, как будто изображение в зеркале изменилось, а ты – нет.

– Грета… – произнес он. Глаза у него были такими же тусклыми, как запонки.

– Счастливого Рождества, Грета, – сказал Алан, улыбаясь.