Невозвращенец. Приговоренный. Беглец

Тут гэбэшники дружно расхохотались и – продолжая хохотать и повторяя «…ну, Юрий Ильич, вы даете… лишних нет… будут, Юрий Ильич, скоро будут… именно лишние и будут…» – остались сидеть в его купе.

И сидели, пока поезд, вздрагивая и дергаясь, шел мимо пропускного пункта «Можайск-2» и пересекал границу.

Никакой контроль в купе не заглянул.

10

После границы он решил еще немного почистить текст, хотя за окном неслась уже глубокая тьма, пробитая мелкими огнями на горизонте, и надо бы попытаться заснуть, пока вроде клонит в сон, не то опять бессонница прихватит… Но работа не шла из ума, и бессмысленная тревога дергала, мучила душу.

«…нельзя практическими интересами объяснить, например, чудовищный взрыв национализма, всего за каких-то десять лет разрушивший мировой порядок, который сложился в последней четверти прошлого века.

Нельзя одними практическими интересами объяснить и то, что происходило и происходит в культуре. Сначала она вступила в войну с цивилизацией и, признаем, победила последнюю по крайней мере на уровне предпочтений образованной среды, а затем начала растянутый суицидный процесс – и он уже почти доведен до конца.

Вместе с саморазрушением культуры шло и саморазрушение человеческой души. Нынешний «новый атеизм» вырос из нового религиозного фанатизма прошлого столетия так же естественно, как вырастает сорняк на плодородной, но дурно возделанной почве…»

Поезд набирал скорость, раскачивался все сильнее, пролетавшие мимо станции и грузовые дворы синими огненными лентами разворачивались в окне…

А он уже спал, по-стариковски отдуваясь, завалившись в угол купе, подмостив под ноющий правый бок, под замученную печень, смятую подушку.

Перед тем как закрыть глаза, проделал, мысленно показав печени язык, неизменный уже невесть сколько лет ритуал: открутил бутылочную пробку, налил в старинную оловянную рюмку, с которой не расставался, и проглотил, почти не почувствовав вкуса. Не то чтобы хотелось, но представить себя не мог без этого.

А добывать выпивку становилось все труднее, производство падало вместе со спросом, более молодые давно уже перешли на дешевые синтетические галлюциногены, продававшиеся в лавках вездесущего «Магического кристалла» на каждом углу – наполненный, запечатанный в пластик шприц.

Простой же народ засадил маком все огороды.

Но он упорно покупал из убогих своих доходов постоянно дорожающую водку. Стоял в очередях среди таких же стариков, большею частью знакомых, раздражительных вольнодумцев, дружно ругали власть и жизнь вообще…

Собственно, эти алкоголики, доживающие свой затянувшийся век, и составляли его круг общения. Да иногда звонили или даже забредали домой более молодые, еще барахтающиеся коллеги, которых мысленно, по привычке и не без гордости, называл учениками. Но они долгого разговора не выдерживали, начинали прощаться, клали трубку, спешили к дверям, отказываясь от очередной рюмки – брюзжание его делалось все более невыносимым, а запущенная квартира никогда не проветривалась.

11

Сон его, как всегда, был неспокоен, не то сновидения, не то бред мучили неясностью, невнятностью, во сне он страдал – потому-то, видно, неосознанно и сопротивлялся засыпанию, жил год за годом в бессоннице. И сейчас наконец-то, впервые после выезда из Москвы задремав, он сразу попал в привычный ад.

Опять приближались выборы, ему, как и тогда, было известно, чем они кончатся…

Он снова видел висящие в воздухе гигантские плакаты, ветер трепал их, и лицо Генерал-Секретаря морщилось не то в улыбке, не то в угрожающей гримасе…

Шла толпа, вопль висел над улицей: «Россия – единство! Россия – величие! Россия – порядок!»

Время от времени прорывался профессионально разборчивый крик: «Губернаторам – конец! Одна страна – одна власть!»

Толпа радостно подхватывала…

И он шел в толпе и не мог вырваться, сделать шаг на обочину…

Точно зная, что вот-вот толпа метнется, загремят очереди, взовьется визг: «Регионалы! Регионалы!!»

С тротуаров, из окон, из перегородившего улицу автобуса будет лететь смерть…

В двух шагах он увидит человека, ищущего автоматом мишень…

Ствол дернется и остановится на уровне его лба, он почувствует, что линия, протянувшаяся от прицела, уперлась в левую бровь…

Он упадет на асфальт, под ноги толпы…