Невроз

На этот раз Олег не вздрогнул, а как-то зябко поежился и бросил быстрый взгляд в сторону окна. Эти рефлекторные движения помогли Грэму проследить за ходом его мыслей. Бог мой! Этот хрен боялся за свою шкуру. Что, если там, снаружи, его поджидают нанятые злопамятным юнцом головорезы?

Откинувшись на спинку стула, он оглушительно расхохотался. Дама, сидящая за соседним столиком, осуждающе повела голыми плечами. Не оборачиваясь. Они это умеют.

– Смешно, да? – Олег покачал головой. – Я старый дурень. Знаю.

– Ладно. – Под его заискивающим, голодным взглядом Грэм потянулся за сигаретой. – Расскажи о себе. Чем живешь? Чем дышишь?

– Ты правда хочешь знать?

– Надо же о чем-то разговаривать.

Тот глубоко вздохнул и обмяк на стуле, сразу сделавшись похожим на того Олега, который выскочил из подъезда под дождь, жалобно причитая, не в силах вынести мысли о потере любимой игрушки.

– Ну что сказать?.. В прошлом году перенес инфаркт. Был женат. Прожили вместе двенадцать лет, потом она ушла. Без объяснений.

– Бывает.

Олег взглянул исподлобья:

– А твоя? Тоже ушла?

– Моя вскрыла себе вены.

– Ах да. Совсем забыл. Об этом писали в газетах.

Грэм почувствовал, что ему становится скучно. За этим никчемным разговором к нему неожиданно пришло понимание того, что вовсе не Олег, рядовой покупатель сексуальных услуг, и не их совместные художества послужили причиной того глобального внутреннего кризиса, который несколько лет тому назад чуть было не довел его до психушки. Нет, не сами эти события, а невозможность общаться с Германом после того, как он оказался в курсе. Ситуация не была вовремя разрешена, в результате глупости и высокомерия участников она оказалась подвешенной и пребывала в таком состоянии очень долго... до самой смерти Германа. Не было ли то, что сделало Грэма невротиком, тем же, что свело в могилу его отца? Вот что мучило его теперь – после того как состоялось долгожданное примирение.

Примирение.

...страшный лик отца является отражением собственного эго его жертвы, берущего начало от чувственной картины детства, оставшейся позади, но проецируемой вперед; идолопоклонничество, таящееся в фиксации на этой несуществующей вещи, само по себе уже есть нечто неправедное, оставляющее человека охваченным ощущением греха, что и удерживает потенциально созревший дух от более зрелого взгляда на отца, а вместе с ним и на мир в целом. Примирение – не более чем избавление от этого самопорождаемого двойного монстра, в коем слиты воедино дракон, представляемый Богом (суперэго), и дракон, представляемый Грехом (подавляемое ид). Но это требует отрешения от привязанности к самому эго, что и является самым трудным[32].

Но такого рода примирение состоялось давным-давно. Или... нет?

Почти с недоумением он взглянул на мужчину, сидящего напротив. Шевелящиеся губы. Преобразовывает мысли в слова.

– Дочери скоро десять. Отказывается со мной встречаться. Когда звоню, бросает трубку. Маленькая злючка.

– Может, она догадывается, из-за чего ее мать ушла от тебя?

Задал вопрос, а самого опять унесло во внутренний космос. Этот последний вечер в квартире Маргариты. Она надела узкую юбку, белый облегающий пуловер из мягкой шерсти. Включила музыку, поднесла к губам бокал с красным вином. Грэм метался взад-вперед по комнате, пытаясь убедить ее, а прежде всего себя, что ему совершенно необходимо уехать, потому что в одном месте требуется его подпись, в другом – его присутствие, в третьем... Она сидела на диване, поджав ноги, потягивала Chateau d’Agassac урожая 1996 года и молча слушала его, прекрасная, как дамы с полотен Гейнсборо. Ни одного упрека не сорвалось с ее губ, ни одной слезы не скатилось по гладкой щеке.

Ах, позер! Даже сейчас ты не в силах признать, что был и остаешься паразитом, вампиром, питающимся теми женщинами, что были готовы вверить тебе свою судьбу. Ты нуждаешься в них, ты черпаешь из их источника, а потом – когда подходит твоя очередь давать – оставляешь опустошенными. И ищешь других. Других доноров, готовых жертвовать собой ради твоей загадочности, твоего таланта... э-э-э, опять тебя понесло.

И тут в его рефлексирующем сознании, подобно молнии (штамп, но вполне подходящий), сверкнуло: вот оно! Момент истины. Озарение.