Невская битва

В окрестностях Алеппо паломник из Переяславля побывал еще в одном святом месте — на горе Симеона Столпника. Там его поразило величие и размеры хра­ма, возведенного вокруг столпа, на котором Святой Симеон простоял множество лет. Сам столп уже разру­шился наполовину и представлял собой обветшавший камень высотой в три или четыре человеческих роста. Здесь был монастырь с немногочисленной братией, со­стоящей из арамейцев и греков. Пользуясь своими скудными познаниями в греческом и арамейском язы­ках, он все же поведал им о том, что у них в Переяслав-ле тоже был знаменитый столпник Никита, скончав­шийся не так давно — каких-нибудь полвека тому на­зад. Только у него столп находился не на поверхности земли, а под землей. Покидая монастырь Симеона, Алексий от души радовался — будет что рассказать братии Свято-Никитского монастыря!

Дойдя до Антиохии, он далее двигался тем же пу­тем, что и шел в Иерусалим в прошлом году. Ничто не тревожило его; каждое утро, просыпаясь на каком-ни­будь диком ночлеге, он пел от радости своего существования в мире и шел дальше, но на полпути от Икония до Никеи на него напали разбойники-турки.

Монаха схватили, вырвали из рук весь его нехит­рый скарб, а главное — разбили неугасимую лампаду. Не нарочно, а по какому-то невероятному случаю. Один из негодяев взял лампаду в руки, с удивлением разглядывая ее и не понимая, дикарь, почему этот путник тащит с собою зажженный светильник. И ког­да он рассматривал горящее кадило, оно вдруг само выскользнуло из его поганых рук, взвилось и — а-а-ах об камни! Пламя, белое в середине и лиловое по краям, вспыхнуло в рост человека так, что разбойники отпря­нули в испуге и попадали наземь. Только монах Алек­сий, замерев от горя, стоял прямо, как вкопанный в землю столб. Пламя тотчас полностью погасло, а внутри у Алексия все так и горело — горячо и ярко. Турки поднялись, отряхнулись, снова скрутили рус­ского паломника, и началось его рабство.

В первые часы он ничего не чувствовал, кроме опа­ляющего все его внутренности огня. Отруби ему ру­ку — он бы и бровью не повел. Лишь к вечеру жизнь кое-как стала возвращаться к нему.

На другой день его привели в логово разбойников и присовокупили к обществу таких же несчастных, спрятанных в горной пещере. Потом пленников пове­ли дальше на север. Черствая лепешка и пять глотков воды — вот все, что они получали на день. Изможден­ные, еле влача ноги, пленники наконец увидели впе­реди море. Их привели в град Синоп, на невольничий рынок. Отсюда их пути расходились. Теперь все зави­село от того, в руки какого хозяина им предстояло по­пасть — доброго или злого, умного или дурного, бога­того или не очень.

Под утро перед выводом на торги монаху Алексию приснился пославший его в паломничество игумен Иадор. Сон был смутный, Иадор стоял где-то в стороне и был весь в горьком дыму. Алексий лишь чувствовал его присутствие и слышал голос:

— Девятый день… Когда лампада разбилась… Сердце мне стиснуло, и я умер… Накануне причастил­ся Святых Тайн… Сегодня — девятый день… Ничего не бойся… О лампаде не печалуйся… Не плачь о Свя­том Огне… Он уже в тебе самом… И ты донесешь его до Александра… Помяни меня в мой девятый день… Прощай, Алешенька!..

Алексий проснулся и увидел ясное солнечное утро, полное южных запахов, и ему впервые за дни плена стало легко на душе. Пламя горело в нем, но уже не об­жигало, а было таким же ласковым, как в те мгнове­ния, когда его только-только подали ему в Великую субботу от самого Живоносного Огня.

Он сидел на земле связанный, униженный, приуго­товленный к продаже в рабство, и неведомо — кому, но в сердце у него все ликовало, как у самого счастли­вого человека на свете; ведь он получил благую весть от своего духовного отца, дорогого старца Иадора, и жизнь его отселе вновь обретала важный смысл.

В тот же день его продали старому турку, следовав­шему в город Трапезунд, расположенный в противопо­ложном направлении от пути Алексия, лежащего че­рез Царьград Константина. Теперь же его ждали хреб­ты Кавказские.

Все лето Алексий, бывший до сих пор лишь Божь­им рабом, а отныне ставший и рабом человеческим, отбывал всякие трудовые повинности в хозяйстве ста­рого турка — ворочал камни, копал землю, рыл колод­цы, таскал тяжести, ухаживал за садами. При виде господина всякий раб должен был обращаться к нему «бай башкан», что значило «государь мой». Алексий быстро обучился басурманскому наречию. Бай баш­кан стал отмечать его среди прочих рабов за его ум и трудолюбие и иной раз присылал какой-нибудь съе­стной дар — недоглоданную баранью кость или недо­еденное блюдо плова. А когда наступило время, име­нуемое у турок «сон бахар», сиречь — осень, хотя оно никак не отлично от нашего лета, бай башкан решил оказать ему особливую честь. Он подарил его своему гостю, тем самым признав Алексия хорошим рабом и драгоценным подарком, который не стыдно вручить любезному родственнику.

Прощаясь с Алексием, бай башкан ласково махал ему рукой и мурлыкал свои «гюле-гюле-ельведа», то есть «до свидания и прощай», с таким видом, будто облагодетельствовал его.