Невская битва

—    Благословляю во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — дрогнувшим голосом промолвил монах, осе­няя княжича Божьим благословением. Он хотел ска­зать ему о том, что непрестанно молится о его счастли­вой участи и будущих великих подвигах, но почему-то

вместо этого пробормотал:

—    Засиделся я тут, прости, княже, поспешу в оби­тель… Храни тебя Бог, солнце ты светлое…

И, покинув Ярославича, поспешил по крутому склону вниз, в сторону Переяславля. Таков и остался единственный в его жизни разговор с Александром. Как же он потом ругал себя за это постыдное бегство! Оправдывался перед собою, что, мол, раз уж княжич любит на том холме один постоять, то нельзя было ме­шать ему, но другой голос говорил: «А и ничего бы не рухнуло в мире, если бы хоть несколькими словами еще перемолвились». Ведь не было в любви Алексия к Александру никакой корысти, ничего такого, чего стыдиться следовало. Это была любовь к рассвету, к пению птиц, к дыханию трав и свежему ветру, к бе­лоснежным облакам и морозной зиме, к чистым ды­мам над жилищами, к ласковым очертаниям крыш и куполов, ко всему тому, что наполняет сердце рус­ского человека радостью о красоте и полноценности человеческого мироздания, созданного Творцом Не­бесным. И юный княжич в представлении инока яв­лял собою чудесный венец сих творений.

Недолгое счастье кончилось внезапным и страш­ным предзнаменованием. В год 6745 от Сотворения мира7 Пасха была на редкость поздняя — аж в послед­ний апрельский день. Снег сошел за две недели до нее, и все уж расцветать взялось, как вдруг в Страстную пятницу, среди ясного солнечного дня, налетел вихрь, нагнал исчерна-синих, будто гнилых, туч, на небе на­громоздилось одно на другое, ударилось и настелило на землю белую снежную постель, а потом посыпалось из туч что-то черное и со стуком стало падать поверх этого белоснежья… Глянули и ахнули в ужасе — пти­цы! Полным-полно мертвых птиц — черных и серых на белой простыне снега. Скворушки и дрозды, зуйки и мелкие дятлы, стрижи и бекасы, щеглы и снегири, а уж воробьев, синичек, мухоловок, поползней и вся­кой прочей чечеточной мелкоты — россыпью. Даже крупные — галки, вороны и грачи попадались. И все сплошь — падаль…

Случаи таковые бывали и раньше, но во времена баснословные, и на своем веку никто еще такого ужа­сающего изумления не помнил. Весь остаток дня то­ропливо собирали мертвых птиц и мешками сносили в ямы, чтобы поскорее закопать и не видеть. В тот же вечер игумен Иадор призвал к себе инока Алексия и сказал ему, чтобы тот собирался сразу после Светло­го Христова Воскресения в дальний путь.

— Вот что, Алешенька, — неожиданно ласково об­ратился к иноку игумен, — тебя одного решил благо­словить я на важнейшее хожение. Сегодня под утро было мне видение — огромная туча именем Батый на­двинулась на нас и все смяла, все пожгла на Русской земле. И стала истреблять русичей, желая уничто­жить всех без остатка. И лишь пасхальным огнем от живоносного Гроба Господня можно спастись. Так что ступай, Алеша, дойди пешком до Святого Града, где Господь наш страдал и воскрес. До будущей Пасхи с лихвой тебе есть время добраться. Возьми Святого Огня, что в Великую субботу на Гробе Господнем сам возжигается, и спеши с ним назад, к нам. Возможно, успеешь спасти нашу землю от полной погибели.

Так, по благословению игумена Иадора, инок Алексий стал паломником во Святую Землю, и в са­мый день главного праздника, в Светлое Христово Воскресенье, утром, отправился в неблизкий путь. Пятеро братьев обители вместе с настоятелем проводи­ли его до ворот монастыря, с каждым он расцеловался и шагнул за ворота в новую для себя жизнь — пешую.

Снег Страстной пятницы продержался только до Пасхи, и теперь уже было сухо, почти не грязно на до­рогах. Ходко шел Алексий всю Светлую седмицу и в пятницу пришел в град Москву, основанную праде­дом Александра, князем Юрием Владимировичем, прозванным Долгоруким. Тут Алексий ночевал в мо­настыре Святого Георгия, который в тот же день посе­тил главный московский воевода Филипп Нянька и сказывал, что в татарах объявился новый великий вождь по имени Батый, алчущий новых завоеваний в Русской земле.

От Москвы дни странника полетели все быстрее и быстрее, потому что он уже стал привыкать к своей пешеходной жизни, и ноги поутру уже сами в путь просились. Еще через пять дней он ночевал в Калуге, праздник Вознесения справлял в Чернигове, здесь прожил несколько дней в монастыре Михаила Архан­гела, недавно основанном, помогал братии в строи­тельстве, а в самый последний день там же имел бесе­ду с посетившим монастырь князем черниговским Ми­хаилом Всеволодовичем. Тот выслушал его рассказ про птичье знамение и сон Иадора с волнением и ска­зал, что и ему был вещий сон — мол, придет зверь Атый, через которого он, Михаил, жизни лишится, но обретет небесную обитель. Денег давал князь Алек­сию, но паломник взял ровно столько, чтобы не совсем с пустой мошной дальше двигаться.