Невская легенда

Трофим Ширяй все допытывался о судьбе парламентера у своего капрала:

— К шведам попал… А ежели не отпустят?

— Авось обойдется, — успокоительно произнес капрал.

— Авосю не вовсе верь, — ввернул Троха, но тотчас остерегся, поотодвинулся. Начальство не очень жаловало его прибаутки, капрал только покосился.

— Пойду-ка я к своим пушчонкам, — сказал Жихарев, слышавший этот разговор.

Он направился к мортирам, которые уже стояли на полянке ровной линией.

Солдаты на правом берегу первыми заметили парламентера. Ширяй, с удобством растянувшийся на макушке холма, сообщал тем, кто был в шанце и из-за вала не мог все видеть в таких подробностях:

— Ведут… В лодку посадили… Оттолкнули лодку…

Шереметев поспешил встретить парламентера. Долго слушал его, наклонив голову. Потом вместе с ним отправился на батарею к Петру.

Комендант Шлиппенбах на требование о сдаче отвечал уклончиво. Сам он своею властью столь важный государственный вопрос решить не может. Он просил четыре дня, чтобы дождаться совета и разрешения от старшего по чину, коменданта Нарвской крепости.

Петр криво усмехнулся маленьким жестким ртом.

— Старая лиса, этот Шлиппенбах. Знаем, зачем ему надобна отсрочка. Толковать с ним больше не о чем. Дозвольте, господин фельт-маршалк, начинать…

Мортиры капитана Петра Михайлова первыми начали прямой обстрел Нотебурга. Подали громовые голоса и соседние и заречные батареи.

О том в боевом журнале — новая запись:

«Понеже о сем комендантовом вымысле о продолжении времени у нас дозналися, того ради соответствовано ему на сей комплемент пушечною стрельбою и бомбами со всех наших батарей разом, еже о 4 часах после полудня начато…».

С этой минуты рев пушек на Неве не умолкал.

9. «ПИЛЬНАЯ МЕЛЬНИЦА»

В нескольких верстах от взятого штерншанца находилась «пильная мельница». Она стояла на речке, впадавшей в озеро, и, как видно, работала до последнего времени.

Речка во всю ширину была запружена разнятыми плотами. Замшелые, влажные колеса, наверно, еще вчера принимали на свои ступицы напор воды, а железные пилы со скрежетом вгрызались в бревна. Свеженарезанные доски штабелями лежали на дворе.

Место было глухое. Лес начинался от самой изгороди. Единственная дорога огибала мельницу и уходила в сторону шведской крепости Ниеншанц.

На эту пильню был поставлен караул, состоявший из сотни солдат.

В первые же часы Трофим облазал все закоулки, и на чердаке нашел смертельно перепуганного старика шведа, здешнего пильщика. Углы под скатами чердака были в густой паутине. Повсюду валялось какое-то тряпье, начисто обгрызенные кости. Старик забился в угол. Глаза его светились, как у кошки ночью.

Трофим вытащил шведа, тот все закрывал лысую голову, боясь, что его ударят.

— Экой ты жалкий, — посочувствовал солдат, — да, поди, и голоден.

Пильщик затряс головой, показывая на беззубый рот. Ширяй вытащил из-за пазухи кусок хлеба, густо посыпанный солью. Разломил его. Половину отдал старику.

Он жадно жевал окостеневшими деснами. По-русски говорил плохо. Трофим понял, что старик решил остаться на пильне. Он знает, что русские добрые люди, они не обидят бедного, слабого человека.

— Русска карош… карош… — говорил старик, давясь солью.

Соль ранила десны, но выплюнуть ее он боялся.

У Трохи маленький, острый носишка вверх задрался. Солдат покровительственно хлопает пильщика по костлявому плечу:

— Вот ведь как оно бывает: кому — страсти-напасти, кому — смехи-потехи… Не горюй, старичок, я тебе ужо поснедать принесу.

Ширяй рассказал товарищам о своей «находке». Несколько человек слазили на чердак взглянуть на старого шведа. Очень он был безобиден и жалок…

К вечеру караульные на конях объездили весь лес поблизости и берега речки за пильней. Нигде — ни дымка, ни души.

Речка оказалась рыбная. Толстых, ленивых сомов можно штыком, как острогой, бить. Сварили вкусную, жирную похлебку.

На ночь, кому посчастливилось, в горницу забрались, остальные на дворе, на досках, как куры на нашесте, задремали.

Сиповщика из горницы капрал выставил. Пришлось на крыльце улечься, среди молодых солдат. Их ко сну не клонит. Всегда рады пошуметь, пошутить. Пристали к Ширяю:

— Расскажи басенку.

Ворчит Трофим. Сон совсем уж было сморил его. Да ведь знает: от этих настырных парней так просто не отделаешься.

— Ладно, робята, слушайте.

Солдаты теснятся. Примолкли, ждут.

— Расскажу вам, — начинает Ширяй, — как я давеча на шведском шанце от пули бегал.

Кое-кто уж заранее похохатывает — уж этот Троха, сейчас потешит. У других лица серьезные. Видели — сиповщик на штерншанце лихо дрался. Может, и дельное скажет. А Ширяй глаза округлил, вспоминая, страшится:

— Слышу — летит пуля, свищет, проклятая, около меня. Я туда — свищет. Я сюда — свищет. Беда, думаю. Влез на березу, сижу — свищет. Ан это у меня в носу.

На крыльце хохочут солдаты. Капрал высунулся из двери:

— Неймется вам, зубоскалы!

Троха совсем уж дремлет, голова опустилась на грудь. Вдруг вздрогнул. Забыл, вовсе забыл про обещанное старику. Протянул к котелку руку — там гуща на дне. Годится. Посмотрел с крыльца на круглое чердачное окошко. Светится. Что за чертовщина!