Невская легенда

Вдруг Оглоблин вскочил, смешно поддерживая штаны, завопил, залопотал. Лишь несколько слов можно было разобрать:

— Государево слово и дело! Слово и дело!

Офицер кивнул палачу. Тот отошел, с сожалением раскатал засученный рукав. Кажется, на этот раз кара миновала труса.

Вместе с пленными шведами, отсылаемыми в Москву, отправили и Оглоблина — к Ромодановскому, в Преображенский приказ.

Через несколько дней об этом происшествии никто уже не говорил и не думал. Не до того было.

Петр примчался с Олонецкой верфи. Он успел загореть на вешнем солнце. Был тревожен. В Шлиссельбурге разругал всех подряд: и кашевара, подсунувшего ему прогорклую гречневую размазню; и фельдмаршала — за то, что не усмотрел — в, полках нехватка пуль.

Бориса Петровича нещадно корил еще за то, что не все суда, строившиеся на острове, поспели в срок:

— Малые паузки столь долго делают, знать, не радеют. Время, время! Не дать неприятелю опередить нас. Не пришлось бы нам тужить после. Время, время!

Все надо самому проверить. Не прикрикнешь, не возьмешь за глотку, не поторопятся. Торопиться же надо, не упуская часа.

От хлопот и забот сон пропал. В мыслях то одно, то другое вразброс. Хватит ли свинца? Не подмочили ль в обозе порох? Где застряли лекари? По сей день не прибыли к армии. Привезены ли из Ладоги мешки с шерстью? А суда, суда! Успели ли законопатить прошлогодние? Надежны ли новые? Не сели бы на мель барки, идущие от Олонца…

Двадцать третьего апреля переливчатые горны подняли войско. Шереметев в последний раз устроил смотр полкам.

Первой отправилась по берегу конница. За нею — пешие ратники. Увязали в грязи. Ругались и пели. Проклинали свою солдатскую долю. Дивились белым подснежникам, проглянувшим на лесных прогалинах. Двадцатитысячная армия шла к Ниеншанцу.

Бомбардирский капитан на день задержался в Шлиссельбургской крепости. Не мог никому доверить любимое свое детище — артиллерию. Он должен своими глазами видеть, как ставят на палубы пушки, как крепят их, как укладывают в трюмах ядра и коробы с порохом.

Иногда Петр сам хватается за снасть, которой тянут пушки. Взваливает кули на спину, кряхтит. Доски под ним гнутся. Солдаты давно уже содрали кожу с ладоней. Иные надорвались, сплевывают кровью. Лица потные. Ну чего тут крутится на сходнях этот горластый, долговязый? Только мешает. Не толкнуть бы его ненароком, греха не оберешься.

Петр и сам видит: без него обойдутся. Садится на берегу на валун. Раскуривает трубку. Разглаживает на остром колене бумагу с замусоленными краями. Водя по строкам дымящимся чубуком, читает «сказку ладожан»:

«От Орешка до Невского порогу 20 верст: путь удобный с знатцами… От порогу до городу Канец 25 верст: путь свободный с знатцами ж, а без них невозможен, потому что в редких местах есть камень под водою. От Канец до Невского нижнего устья, до моря 7 верст: ход судам свободный с признаками, потому что есть мели… По невским берегам от Орешка до Канец леса большие и малые…»

В низовье Невы барки с артиллерией пойдут плавным путем.

Головную поведет Тимофей Окулов.

12. НАСЛЕДЬЕ

Караван вышел днем, чтобы при высоком солнце миновать пороги. Попутный ветер надувал паруса.

Кормщиков для барок Тимофей подобрал умелых, надежных. Все же когда впереди поперек Невы показались буруны, в караване все стихло, напряглось. На что уж бомбардиры бывалые люди — и то замолкли, столпились на палубах. Холодок ознобил кожу.

Как по команде обнажились мачты, упали паруса. Волны протяжно, упруго били в борта. Буруны ближе. Видны камни, торчащие из воды.

На первой барке Окулов крепко держит рулевой брус. Не сводит глаз с гряды. Толкнул брус. Барка рыскнула, что-то заскрипело. Промелькнули пороги. Впереди — чистая вода.

Ладожанин отвел свое судно в сторону, пропуская караван. Последний паузок — хорошо, что последний, — засел на камнях, затрещал, словно закричал, разваливаясь. Быстрехонько сдернули его с гряды, подтащили к берегу. Перегрузили ядра.

Караван снова взял ветер в паруса.

Бомбардирский капитан стоял на палубе. Он смотрел на уходящие, тронутые первой травкой, пологие берега. Леса спускались вплотную к воде, а вдали подступали к небу. Его острый жадный взгляд подмечал все — и протоптанные, еще не совсем заросшие тропы бечевника, и заплывшие смолой сосновые пеньки. Здесь матросы торговых кораблей, наверно, рубили сменные мачты. Над водой держался туман.

— Ах, хорошо, Леонтьич, — сказал Петр стоявшему рядом Бухвостову.

Впервые они видели Неву в среднем течении. Быстрая, широкая, она свободно несла свои воды к морю. Поистине река-красавица.

Кто только не искал ее щедрот? Новгородские ушкуи… Ладьи викингов… Многое помнит река…

Посвежело. За крутою лукой штормовой порыв хлестнул в лицо. Бухвостов давно уж зовет Петра в шкиперскую каюту.

— Погоди, — отмахивается тот, — погоди! — и все смотрит пристально, наглядеться не может.

Уже в сумерках Окулов отвел караван в левый невский приток.

— Переждем ночь, — сказал ладожанин бомбардирскому капитану, — в темноте не напороться бы на камни.

— Что за речка? — спросил Петр.

— Ижора, — ответил Тимофей.