Невыносимая шестерка Тристы

— Передай Лавинии, чтобы она позвонила мне, когда внесет изменения, — распоряжаюсь я, — и скажи, чтобы она уменьшила размер.

— Оно сидит на тебе идеально.

— До четвертого, пожалуйста, — отрезаю я, поднимая платье с пола. — И чтобы убрала этот цветок, — я хватаюсь за центр лифа. — Мы переделываем свадебные платья 1982 года, или что?

Но она не обращает внимания на мои слова. Только отходит назад и смотрит на меня, а когда поворачивается и проверяет мое отражение в зеркале, я слежу за ее взглядом.

Простая юбка-кольцо облегает меня, тонкая и без бантов, оборок и кружева, в то время как белое бюстье без бретелек слишком плотно прилегает к моей груди и закрывает мой живот, оставляя дюйм кожи между ним и моей юбкой.

Если бы не было очевидно, что это нижнее белье, образ мог бы быть довольно горячим.

— Я могла бы сделать его для тебя, — говорит она. — Но лучше.

Она подходит, кладет руку мне на живот, а я игнорирую двойное сальто, которое сделало мое сердце.

— Может, сюда немного прозрачной ткани с какой-нибудь вышивкой, — объясняет она, — соединить их вместе и добавить несколько слоев для объема. Подтянуть лиф легкими и тонкими золотыми и розовыми акцентами, чтобы дополнить туфли.

Я представляю эту картину в своей голове, пока мы смотрим на мое отражение в зеркале.

По какой-то причине даже не сомневаюсь, что она справится с этим, если я позволю ей, и мне это даже понравится.

Если я позволю ей.

Она снова переводит взгляд на меня, стоя прямо передо мной, и осматривает мой наряд.

— Мы можем оставить этот оттенок белого. Цвет действительно идеальный, — она встречается со мной взглядом и внимательно наблюдает. — Ты даже не увидишь пятен от спермы, когда он пьяный кончит на тебя на заднем сиденье машины после бала, — говорит она.

Неизменный узел в моем животе сжимается все сильнее, и я пристально смотрю на нее. Прошу прощения?

— Потому что в твоем мире леди не говорят о таких вещах, — улыбка появляется в уголках ее рта, когда она медленно приближается и шепчет: — Ты просто идешь домой в слезах и делаешь с пульсирующей насадкой для душа то, что Бог не предназначил для милых маленьких южанок, верно?

Кровь стынет в венах, и я стискиваю зубы, тепло ее дыхания в дюйме от меня падает на мои губы, когда я сжимаю кулаки.

— Попробуй сегодня вечером, — говорит она, смотря на мои губы. — Возможно, тебе понравится.

Она выхватывает у меня платье, а я втягиваю воздух, наблюдая, как она не упускает ни секунды, отступая с возвышения и покидая комнату.

Боже, ненавижу ее. Я наблюдаю, как она уходит, но из моего рта не вырывается никакого остроумного ответа. Она исчезает, а я продолжаю стоять и чувствовать себя глупо.

Пьяный кончит… Она серьезно? У меня даже нет съемной насадки для душа.

Я вновь поднимаю глаза к зеркалу; волнение, которое я хочу ощутить от бала, выпускного или чего-то грядущего, исчезает и превращается лишь в сильное сердцебиение, вызывающее у меня тошноту. И похоже, что она это знает. Словно понимает: что-то не так.

Лив Джэгер стала чертовой проблемой с момента нашей первой встречи, но иногда я даже не могу определить, что именно меня в ней так сильно раздражает. Она остается на своем месте, не так ли?

Но я люблю издеваться над ней. Люблю это как ничто другое.

Сорвав нижнее белье и отбросив его в сторону, я копаюсь в сумке в поисках валиума и достаю две таблетки. Запрокинув голову, кладу их в рот и, не запивая, проглатываю, прежде чем быстро одеться.

Я должна убраться отсюда.

Вытаскиваю из сумки серую толстовку с капюшоном, натягиваю ее, беру свои вещи и крадусь в холл. Моя мама стоит на тротуаре и все еще довольно активно разговаривает по телефону. Видимо, кто-то не хочет отказываться от идеи с блинницей.

Я иду к задней двери, выхожу в переулок и не вижу ни Лавинии, ни Лив, когда убегаю.

Достаю свою бутылку, допиваю остаток водки и выбрасываю ее в мусорный бак, когда прохожу мимо.

Я ненавижу ее. Бал будет особенным. Я повеселюсь. Потому что это я.

Удача на моей стороне.

Делаю вдох, наполняя свои легкие, надеваю капюшон и опускаю голову, пока иду по темным улицам. Выключаю телефон, чтобы мама не смогла отследить меня, и засовываю руки в карман.

Я перехожу через Бейнбридж-парк, замечаю парочку парней, слоняющихся у туалетов. Скейтбордист, продающий наркотики, кивает мне, и я киваю в ответ, проходя мимо него. Затем спускаюсь с холма на Эдвард-стрит.

Остановившись напротив большого дома кремового цвета, оформленного как коттедж, я оглядываюсь и вижу пустую тусклую улицу, освещенную только светом фонаря. Ни одной машины не проезжает мимо. Все уже дома.

Опустив капюшон, я обхожу здание и вижу, как горит свет в подвале, я присаживаюсь на корточки, распахиваю одно из окон и проскальзываю внутрь, прежде чем меня заметят.

Я спускаюсь, морозильники охлаждают комнату, по моим ногам пробегает озноб, а нос мгновенно щиплет от запаха чистящих жидкостей, которые здесь регулярно используются.