Невыносимое счастье опера Волкова (СИ)

Падаю все ниже и ниже в истерику. Выпускаю все накопившиеся за десять лет слезы. Все невыплаканные, задавленные, задушенные. Больно. Тяжело. Невыносимо!

Не знаю, сколько проходит времени. Пока не чувствую, как меня обнимают. Это не руки Волкова, которые сжимают всегда как-то по-особенному дерзко и уверенно. Это всего лишь руки Макара, которые обнимают нежно и убаюкивающе. Они совсем не греют, они совсем не задевают своими прикосновениями душу. Они просто есть.

Хочется взбрыкнуть, оттолкнуть, нагрубить, но не можется. Сил нет. Да и зачем обижать хорошего человека? Единственного, кто остался со мной в этот момент. Жмусь ближе. Голову кладу ему на плечо. Дышать пытаюсь, нос заложен. Слезы по-прежнему бегут.

Он ведь мог плюнуть и уйти. Я только что его чужаком обозвала, но он здесь. Успокаивает, по голове гладит, слова какие-то приятные говорит…

Вот и с Волковым так. Сколько раз даже за эти три недели он мог… уйти. Отфутболивала мужика, как мячик. То к черту, то к феечке его этой отправляя. Забыла, что в любой момент может случиться рикошет. А он взял и случился. Ровно в ту секунду, когда ответный удар стал нестерпимо болезненным.

Сама виновата.

Все сама, Антонина.

Некого тебе винить.

Ты сама причина всех своих несчастий...

Совладалв с истерикой, Макар заставляет меня выпить ромашковый чай. Нервы, говорит, успокаивает. Сомневаюсь, что их можно успокоить. Они сдохли.

Я умываюсь, и мы молча сидим на кухне в тишине дома. Оба греем ладони о кружки с кипятком, не смотрим друг на друга. Мне неловко от того, что этот мужчина увидел меня такой слабой. А Макар, по всей видимости, в шоке от того, что Антонина Кулагина умеет проявлять эмоции и даже рыдать.

Заговариваем далеко не сразу и отчего-то тихо. Почти шепотом:

– Что будешь делать, Нин?

Плечами пожимаю.

– То, что велено. Посажу свою задницу на самолет и вернусь в Москву, – делаю глоток, язык обжигаю. Я приняла это решение мгновенное. Не колеблясь.

– Ты меня прости за то, что скажу, но может, оно и к лучшему? Если он даже шанса тебе объясниться не дал, может, и не нужен он тебе такой? Какие чувства, когда человек говорит «у*бывай», серьезно?

Нужен. И такой. И другой. Любой! Он мне столько шансов давал, Макар, ты бы только знал…

Думаю, но киваю:

– Может, – соглашаюсь.

– Что с домом решила?

– Останется пока.

– Даешь себе пути к отступлению? Не в твоем это стиле, малышка.

– Даю себе возможность не рвать душу. Она у меня к этому дому прикипела. Не могу сама. В Москву вернусь и кого-нибудь из помощников отправлю. Пусть займутся продажей.

– Уверена?

– Я больше ни в чем не уверена, Макар! И, пожалуйста, перестань называть меня "малышкой". Нам это не идет.

Бывший муж согласно головой кивает, чай из своей кружки потягивая. На глаза попадается папка с документами по разводу, немым укором лежащая между нами на столе. Пожалуй, тут тоже пора поставить точку.

Подтягиваю ее к себе и достаю бумажки. Глазами пробегаю, все пункты брачного контракта (да, в нашем "идеальном браке" был и такой) соблюдены. Имущества общего нет, детей нет, бизнеса нет, претензий у сторон тоже нет. С горькой ухмылкой думается, что и чувств нет. Хорошо. Эту “галочку” будет убрать проще простого.

– Есть ручка, Макар?

– Да, – лезет в нагрудный карман, – держи.

Щелкаю, выпуская стержень и размашисто ставлю свою закорючку. Пять секунд – дело сделано. Захлопываю папку и возвращаю теперь уже точно бывшему мужу. Макар улыбается сочувственно и кивает, совсем нерадостно говоря:

– Поздравляю со свободой.

– Взаимно.

На этом все. Так и сидим дальше вдвоем в тишине, увлеченные собственными мыслями и кружками, которые уже давно перестали греть озябшие ладони.

Ничего, Кулагина. Со всем справлялись и это переживем.

Собрать вещи много времени не занимает. Согласно расписанию в два часа дня есть рейс до Москвы и два места в бизнес-классе, которые Макар уже забронировал и оплатил.

Скидываю последние пару маек в чемодан, проверяя, все ли вытащила из шкафа, взгляд на черную толстовку падает. Волковскую. Долго кручу ее в руках, размышляя, что с ней делать и решаю, что ничего. Складываю и обратно на полку возвращаю. Забрать ее с собой – значит смотреть и душу рвать, а она и так уже в клочья. Меня попросили уехать. Попросили оставить в покое и сердце, и голову. Дважды мне повторять не нужно, я девочка понятливая. Если так надо, то я еще раз захлопну эту дверь, несмотря на боль.

Жаль только, что с Русей не попрощаюсь, к тому моменту, как она приедет из школы, я уже буду парить в небе между Сочи и Москвой. Для футболистки это будет предательством. Боюсь, что ее маленькое и такое прекрасное сердечко будет разбито. Я поступлю с ней так же, как ее кукушка-мать. Брошу. Но все равно, по прилете, обязательно ей наберу. Хоть перед кем-то я поведу себя правильно и попрошу прощения за то, какой оказалась сволочью.

Еще раз обхожу дозором спальню, ванную и остальные комнаты дома, молча с ним прощаясь. Долго стою на крыльце. На море смотрю, которое видно вдали, на горизонте. И всего один взгляд в сторону соседнего дома бросаю. Там тихо.

– Нин, такси приехало. Едем?

– Да. Едем.