Невыносимые. До порога чужих миров

Сукняне, до конца еще не веря произошедшему, осторожненько, по очереди подходили, заглядывали в телегу, встречались взглядом со скучающими вроде бы глазами Огласа и отходили, качая головами. Некоторые всплескивали руками, словно не слышали ни воплей своего головы, ни слов других сукнян и до последнего вздоха не ожидали увидеть в телеге именно Огласа. Налюбовавшись же на него, сукняне сбивались в стайки и что-то бурно обсуждали. Видимо, спорили о том, что же знаменует деревне пленение сына местного головы за разбойные нападения на тракте, ежели миновала середина дня, погода стоит жаркая, а у колодца заламывает пальцы сторонняя молодуха.

Притом гомон, поднимаемый сукнянами, временами терялся на фоне воплей головы и – совершенно неожиданно – молодухи Ивенки.

Сукнянский голова желал знать, зачем его сын покрыл позором всю семью, на что ответа никакого не слышал: Оглас вообще ни звука не издал за все время, лежал себе и пересчитывал медленно плывущие по небу облачка. А молодуха, голос у которой оказался посильнее материнского, уверяла, что и на конский хвост ей такой муж не свалился, посему надо заворачивать обратно к дому, да и вовсе в Сукно приезжать не стоило: место это блаженное, люди тут живут странные, да еще и шляпу Ивенкину любимую какой-то конь схарчил.

Алера глаз так и не открывала, только морщилась от особо громких воплей. Тахар и Элай наблюдали за происходящим с опаской и очень желали спешно покинуть этот неприятный поселок, однако сын местного головы все еще лежал в их телеге.

– Чего ж не хватало тебе, бдыщевый хвост? – не ожидая ответа, голосил голова.

– Порки хорошей! – подсказывал кто-то из селян.

– Мамочка, папочка, поехали домой!

– Выходит, четверо на телеге – точно не к засухе!

– Да что же мне делать теперь с позором таким?

– Мама, скажи ему-у-у!

– А ну цыц, Ивенка!

Когда Ал ере стало казаться, что разноголосый гомон занозистыми щепками бурится ей в голову, даже не останавливаясь в ушах, она наконец открыла глаза и громко спросила у головы:

– А может, вы уже заберете своего урода с нашей телеги, да мы поедем, а?

И стало тихо. Неприятно тихо, угрожающе, что ли, но друзья, много чего натерпевшиеся за последние дни, как-то не слишком испугались, а смотрели упрямо и нетерпеливо.

Сукнянский голова перевел на Элая затуманенный горестью взгляд и неожиданно спокойно спросил:

– Это ты ему плечо прострелил?

Все уставились на эльфа, и даже Ивенка прекратила завывать, тоже посмотрела. Элай прищурился, ничего не ответил.

– Я, – приветливо помахал толпе Тахар. – Я ему плечо прострелил, у меня еще много вкусных заклинаний имеется, хотите, покажу?

– Почему? – тупо спросил голова, медленно подошел к телеге, снова заглянул в нее. – Почему ты пробил ему плечо, а не голову? Пусть бы ты принес мне горе, но теперь я должен взять позорище!

Тахар задумчиво оглядел замерших изваяниями сукнян и вкрадчиво спросил:

– Прикажете добить?

– Гм… – смутился голова. – Не-не, не стоит, то ж я так, от горечи, от ужаса…

– Тогда, может, вы его вытащите из телеги, наконец? – устало спросил Тахар и взялся за вожжи.

Дымка с задорным «цок-цок» переступил копытами по сухой, утоптанной земле.

По велению сурово насупленных бровей сукнянского головы двое дюжих молодцов отпочковались от толпы и перетащили Богласа на лежбище из лопухов, растущих подле одного из домов.

Тахар выдохнул и тряхнул вожжами.

– А может, останетесь на ужин? – с надеждой спросил кто-то из толпы. – Примета такая есть, что ежели приехавшие на тележке…

– Нет-нет! – воскликнул Элай. – Мы очень торопимся! Очень!

– А может, заедете в нашу деревню? – ожила вдруг Ивенка и улыбнулась, отчего ее глаза затерялись среди щек. – Мы тоже очень любим гостей! О-очень лю-юбим!

– В-вареными, – прошептал Тахар, стегнул вожжами, и Дымка сорвался на рысь.

* * *

– И вот. Утром мы приедем в Тамбо, – пробормотал маг, разглядывая небо, густо усыпанное звездами.

Тахару хотелось думать, что это ясное-ясное небо сулит такую же понятную и хорошую дорогу. В Лирме звездные скопления выглядели немного иначе в это время года, а здешние – слегка сбивали с толку и в то же время зеркалом отражали дорогу, по которой двигались путники: все на ней другое, не чужое, не враждебное, а просто другое.

Казалось, это низкое-низкое небо готово укрыть путников, как бархатистое одеяло с мелкими прохладными светляками. Укрыть и обещать очень добрые сны, хотя сны-то как раз никак не приходили.

Потому что завтра… завтра будет Тамбо.

– Нужно будет глотнуть того эликсира, который нас сделает чистыми, – с сомнением произнес Элай. – Я надеюсь, что сделает. Сначала его попробует кто-нибудь один, например, ты, и если останешься цел – мы тоже попробуем.

– Какая торжественность, – пробормотал Тахар. – Въедем в город на тележке и чистыми. Красотища.

– Тогда нас, быть может, не прогонят из Школы взашей, – пояснил Элай. – А может, все равно прогонят.

– И что ты об этом думаешь, Аль? – Тахар толкнул локтем Алеру, которая лежала между ним и Элаем, лежала очень тихо, закинув руки за голову и глядя в небо.