Невыносимые противоречия (СИ)

На одной картине люди поднимались по трапу в раскрытый рот гигантской человеческой головы, подвешенной в пустоте. На другой - люди толпились на крыше высотки. Она же была жерлом гигантской мясорубки. Из окон здания сочился фарш. Первая американский пин-ап, вторая японские мотивы.

Франц улыбнулся. Разговоры о матери. Еще в интернате он заметил, что каждый раз говоря о ней, отец словно жмет на невидимый рычаг. Другие родители, пересказывая семейные истории, впадали в многословность и сентиментальность, увлекались подробностями. Эдуардо же наносил точечный удар, чтобы напомнить сыну о его месте, вразумить, заткнуть, если он слишком много просил, спорил, спрашивал или хотел.

Франц вернулся в свою комнату к одиннадцати. К полуночи обнаружил, что не может заснуть без Генри. Стоило закрыть глаза, он видел мертвую девочку. Посиневшее тело, непропорциональное, кукольно-маленькое. Необычное в своих размерах и формах. Франц не помнил, когда последний раз общался с ребенком, обычно он не обращал на детей внимания. У мертвой девочки были приоткрыты губы, черная щель змеилась между ними. Ногти тоже были темными. Гораздо темнее, чем синяки на шее. Какого цвета у нее были глаза? Почему это волнует Франца?

Он попробовал думать о чем-то другом, в памяти всплыли снимки с места катастрофы, в которой погибла Мария Себаса. Что могло разрезать человеческое тело пополам? В отчетах сказано, что это была часть машины? Какой силы должен быть удар? Какая скорость? Эти данные тоже были в полицейских отчетах с места аварии. Но Францу казалось, чего-то не хватает. Не складывается. Картинка не полная, пока он что-то не поймет. Но что он должен понять? Он вспомнил детство, дом, в котором жил с родителями. Большой сад, двери, полы и мебель из красного дерева, развевающиеся над открытыми окнами занавески. Мария Себаса стреляла в Франца из водянного пистолета и смеялась. У нее были черные глаза, но черты её лица Франц не запомнил. А Диас Касто? Почему Франца не позвали на его похороны? Почему отец ему даже ничего не сказал? Мария и Диас погибли в январе четыре года назад, кажется, в тот январь Франц катался с друзьями на лыжах в Альпах. Он попытался вспомнить лицо сына Касто, но увидел одуловатое и плоское лицо его отца. Это расстраивало и тревожило. От мыслей о Касто память метнулась к фотографиям разгромленного партизанского лагеря. Земля на них выглядела такой рыхлой, что казалось, вот-вот поглотит мертвецов. Уже поглотила: впитала кровь, присыпала оторванные конечности. Миа Фергюс оторвало ноги. Должен ли Франц сообщить о ее смерти Сабрине Мартинес? Он вспомнил, как Сабрина уронила сигарету. Вспомнил разговоры Генри о тюрьмах Касто, понял, что не заснет, и включил ноутбук. Было три часа ночи. От слабого свечения экрана резало глаза. Франц скользил по строчкам и страницам, но усталость мешала понять написанное.

С Генри он сумел заснуть даже после перестрелки на вилле Санчес. И никакие мертвые девочки его не мучили. Почему он так быстро привязался к Генри? Он ни к кому раньше не привязывался. Или привязывался? Кажется, на выпускном в интернате он мечтал, чтобы Пауло, мальчик из Италии, снова поцеловал его. Мечтал, но не отважился подойти к нему сам. В интернате Франц чувствовал себя одиноким. Может, и сейчас дело вовсе не в Генри, а в одиночестве Франца? Он вспомнил, как рассказал Генри о своем отце. Когда я был маленьким, я думал он вроде короля Артура, борется за справедливость в далекой стране. Франц думал так в десять и в одиннадцать. А в двенадцать мечтал стать достойным отца, нужным ему, полезным. Ждал, что в очередной свой приезд отец заметит, как сын повзрослел, поумнел и ... что? Сейчас это казалось смешным. Но до четырнадцать лет он ждал, что отец поделится с ним своими заботами и ответственностью. Ждал приказа или просьбы о помощи.

Неужели Франц вцепился в фонд, чтобы доказать отцу, что поумнел, повзрослел, может стать полезным и нужным? Нет, эти глупости Франц давно перерос. В университете у него появились свои друзья, свои интересы, конфликты, свой выбор и вызов. Появилось то, чем он гордился, чего стыдился. Он больше не чувствовал себя одиноким как в детстве и не зацикливался на отце.

Франц потер глаза. Под веками зарождалась тупая боль. Нет, его детское желание служить отцу сейчас ни при чем. Иначе он бы острее и болезненней реагировал на закрытые от него счета фонда и слежку.

"Давай уедем вместе?", - сказал Генри. А Франц удивился - у него не возникало даже мысли об отъезде. Её что-то блокировало. Что-то иррациональное. Размышляя о фонде и об агентстве, он всегда рассуждал логически и рассматривал все варианты. Кроме одного - уехать и оставить все позади.