Невыносимый

– Потому что, во-первых, в русской культуре запрещено многомужество и многоженство, а во-вторых, зачем тебе еще один папа? Тебе одного мало?

Максимка опять призадумывается.

– Нет. Но можно тогда Лере найти еще одного папу? – выдает мое чудо совсем уж неожиданное.

– А Лере-то зачем? – уточняю удивленно.

– У нее плохой папа. Он их с мамой обижает, – слышится в ответ. – Пап, а ты же не будешь нас с мамой обижать, как Лерин папа, правда, да?

Последующая пауза выглядит немного напряженной. Впрочем, отвечает Орлов вполне себе добродушно:

– В настоящее время из нас троих обижает всех только мама твоя. Вредностью своей. Ты бы с ней поговорил что ли… – заканчивает на недосказанности и в наглой просьбе к ребенку.

Свое возмущение я вынужденно глотаю. Не при Максе же высказываться? К тому же:

– Неправда. Мама хорошая. И почти никогда не ругается. Только когда я игрушки раскидываю и забываю убрать.

Я невольно улыбаюсь на слова своего любимого мужчины и треплю его по волосам.

– Я это учту. Впредь буду свои игрушки тоже вовремя убирать.

– Уж будь добр, – не удерживаюсь от ответного, отворачиваясь к окну, за которым мелькают дорожные огни и яркие вывески многочисленных магазинов.

На этот раз Игнат молчит. Почти всю оставшуюся часть пути. До новой остановки, по крайней мере. У аптеки. Впрочем, и тогда выбирается из-за руля, не обронив ни слова. Я даже среагировать никак не успеваю, а дальше остается только ждать. Не оставлять же сына одного в закрытой машине?

Игната нет всего несколько минут. А по возвращению:

– Выходи, – роняет он сухо и бескомпромиссно.

В его руках небольшая бутылка воды. Ее-то он мне и вручает, едва я оказываюсь там, где сказано.

– Пей, – помимо воды передо мной оказывается красная продолговатая таблетка, «заботливо» вынутая Орловым из упаковки, которая тут же летит в сторону мусорки.

– Что это? – уточняю, не спеша выполнять сказанное им.

– Догадайся, – выгибает бровь Игнат.

– И что за препарат?

По-хорошему, стоит вообще позвонить Инне, своему гинекологу, и спросить совета, но, сдается мне, это не имеет смысл. Хотя бы тем, что в наших аптеках не так много подобного рода лекарств, чтобы мучиться выбором. За одним исключением.

– Может, у меня аллергия на компоненты в этой таблетке, не думал о таком?

Тут же жалею о своем вопросе. Тем более, никакой аллергией я не страдаю. Но ведь могла бы! Только это мало успокаивает.

– Да, бл*дь. Не подумал. И даже больше. Отравить тебя собираюсь. Прямо на глазах у своего сына, – злится моментально на мое неповиновение мужчина.

И отчасти я его понимаю. Хочешь помочь, а в ответ такое демонстративное недовольство. Хуже то, что его злость находит во мне отклик.

– Если верить собранному на тебя делу, захочешь убить – пристрелишь, – ворчу и, пока не передумала, забираю злосчастную таблетку.

Собираюсь закинуть ее себе в рот, но моя ладонь оказывается перехвачена, а пальцы сомкнуты в кулак и сжаты чужой.

– Это называется доверие, – все также бескомпромиссно заявляет Игнат. – Ты или идешь к чертовой мусорке, подбирая упаковку, чтобы удостовериться в том, что я действительно не отравил тебя. Или веришь мне. Не задавая лишних вопросов. Безоговорочно. И тогда я постараюсь отвечать тебе тем же.

– Боже, Игнат, ты… – прикрываю глаза и дышу, чтобы не ляпнуть еще чего-нибудь ненужного. – Дело вовсе не в недоверии, – говорю, успокоившись. – Я совсем не думала об отравлении. Просто не нужно абсолютно все решать за меня, ладно? Уж точно не подобное, – заканчиваю миролюбиво с тихим вздохом.

Моя ладонь свободна, и я, наконец, заканчиваю этот фарс. Хотя и тогда мы остаемся на улице. Игнат сокращает ту небольшую дистанцию, что оставалась между нами, а его ладонь плавно скользит по моей талии, прижимая меня к себе еще ближе.

– Хочешь ты того или нет, но с сегодняшнего дня все именно так и будет, Тая. Я буду решать. Не ты, – шепчет мне на ухо, обманчиво ласково. – И да, я бы тебя скорее придушил…

Он говорит, а я мысленно проклинаю себя и свое тело, что так откровенно реагирует на его близость и голос. А ведь не о том я должна думать. Ни сейчас, ни вообще. Но о другом почему-то больше не думается. Разве что:

– Почему?

Я до сих пор прижата к нему. Он отстраняется совсем немного. И лишь для того, чтобы позволить другой своей ладони беспрепятственно скользнуть мне на горло. Его пальцы обхватывают аккуратно, скорее гладят, нежели сжимают или давят. Пробуждают по коже мириады мурашек.

– Не хочу портить такую красоту, – служит мне новым откровением, наряду с новым шепотом.

И я точно дура! Однозначно! Потому что ведусь на его слова. Хочу верить им. Ведь зачем ему врать, правда же? Эта мысль наталкивает на другую, не менее важную. Содержащую номер моего телефона. Хотя я не сразу подбираю слова для подобного вопроса. По итогу ограничиваюсь лаконичным:

– Так ты, правда, вспомнил?

Идиотский вопрос, на самом деле. Ничего не меняющий. Но мне отчего-то важно знать ответ на него. И видеть. Потому слегка отклоняюсь назад и запрокидываю голову, чтобы можно было смотреть ему в лицо.

Пальцы на моем горле замирают.