Невыживший

– Садитесь! – Он указал на стул, Жженова плюхнулась на него, торопливо доставая из сумки записную книжку и ручку. – Мы ищем убийцу женщин, – решительно заговорил Самсонов, сев за стол напротив нее. – Преступник наносит им многочисленные раны заостренным предметом. Возможно, он держит дома петухов, которых оставляет рядом с жертвами на месте преступления. Если кто-то из соседей заметит, что мужчина по соседству завел петухов, пусть сообщит.

– Вы считаете, убийца живет за городом? – недоверчиво спросила Жженова.

– Возможно. Но не обязательно. Теперь главное. – Самсонов сделал паузу, чтобы журналистка осознала момент. – Убийца – либо кастрат, либо импотент. Чувствуя собственное бессилие, свое убожество, этот жалкий выродок ненавидит женщин, которых… м-м… вожделеет, но… познать не может.

– Вожделеет? – перебила Жженова. – Импотент?

– На ваше усмотрение, – отмахнулся Самсонов. – Можете, написать про эдипов комплекс заодно. Знаете, что это такое?

Журналистка скривилась:

– Очень смешно!

– Ну, мало ли. Так вот, наш жалкий импотент или кастрат может почувствовать себя мужиком, только когда втыкает в тело жертвы кол или что-то подобное. Орудие убийства заменяет ему собственный прибор.

Самсонов дождался, пока журналистка запишет все, что нужно. Жженова подняла на него глаза, поправила очки.

– Вы серьезно насчет всего этого? Не разводите меня?

– Нет. Честное слово.

– Может, вы все наврали, чтобы выставить меня идиоткой? – прищурилась Жженова.

– Зачем мне это? Вы и сами отлично справляетесь, моя помощь вам не требуется.

– Я думала, мы решили зарыть топор войны.

– Разве это война? Просто мелкие стычки на границе.

Журналистка усмехнулась:

– Как насчет смачных подробностей?

– Нет. Берите пока что дают.

Жженовой явно не хотелось уходить, но Самсонов встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Журналистка медленно поднялась, засунула записную книжку в сумку.

– Я так и напишу, – предупредила она перед уходом. – Как вы сказали.

– Отлично, – одобрил Самсонов. – Я вас провожу до двери.

Выставив Жженову, он отправился в конференц-зал. Там были только Морозов и Рогожин.

– Где остальные? – спросил Самсонов, садясь.

– Опаздывают, – ответил Коровин.

Старший лейтенант взглянул на часы.

– Ладно, начнем без них. Юр, как успехи?

Морозов отложил карманную пепельницу и вытащил из кармана своей желтой куртки записную книжку. Перелистнул несколько страниц, откашлялся. Самсонов не торопил: он знал, что опер – педант почище его самого и ему нужно собраться с мыслями, чтобы изложить все, не упустив ни одной важной детали.

– С учетом конфиденциальности сведений, которые ты мне поручил выяснить, – начал Морозов, – узнать удалось совсем немного. Рената Жмыхова покончила с собой после продолжительной депрессии, наступившей после того, как она лежала в реабилитационной клинике, где лечилась от наркозависимости. Это была вторая попытка самоубийства, первая закончилась неудачно. Собственно, тогда она и попала в клинику.

– Как она покончила с жизнью? – спросил Самсонов.

– Ввела слишком большую дозу героина.

– Может, это был несчастный случай? Почему решили, что она специально?

– Жмыхова оставила предсмертную записку.

– От руки написанную, с подписью?

– Да. А что, ты думаешь, ее могли убить?

Самсонов пожал плечами.

– Что стоит заставить человека написать такую записку под угрозой смерти? Но в любом случае, едва ли к ее смерти имеет отношение тот, кто нам нужен.

– Да уж, ни мешков, ни петухов, ни…

– Давай дальше, – перебил Самсонов.

– Ок. – Морозов взглянул в свои записи, почесал рыжие кудри на затылке. – Она тем не менее не обращалась за помощью к психологу или психиатру. Они, так сказать, сами ее нашли. О других тоже ничего в этом плане неизвестно, за исключением одного момента: Корчакова в тринадцатилетнем возрасте попала в больницу с нервным срывом. Врачи не смогли определить, в чем дело, и просто пролечили ее. В приют она вернулась через полтора месяца. Там ее наблюдал Меркальский, девочка шла на поправку, рецидивов не было.

– Откуда ты узнал об этом?

– От сотрудников приюта, которые там работали в то время.

– Ездил в детский дом?

– Ага.

Самсонов несколько секунд подумал, потом спросил:

– Они не рассказали, в чем именно проявлялся этот нервный срыв?

– Потеря аппетита, слезливость, раздражительность, истерики.

– С врачами говорил, которые ею занимались?

– Пытался. Молчат.

– Опять конфиденциальность.

– Ну, да. Плюс, я думаю, просто не помнят, это ведь когда было, да и у них таких пациентов знаешь сколько.

– Могу себе представить. Сама Корчакова никак не объясняла свое состояние? Не жаловалась ни на что?

– Как я понял, нет.

– А что по криминалу? Проходили наши женщины по полицейским базам?

– Нет. Ничегошеньки. Ни нападений, ни изнасилований, ни несчастных случаев, даже сумочку ни разу ни у одной не вырвали на улице. Только штрафы за ПДД.

Самсонов усмехнулся:

– Оплаченные хоть? Ладно, с этим ясно. – Он повернулся к Рогожину: – А ты чем порадуешь? Как там с маслом и петухами дела обстоят?

– Я подошел к делу обстоятельно, – начал Рогожин. – По твоему методу, Валер.