Незабудка

Пшеничный возился со стрелой крана, а Баграт стоял рядом, не зная, чем заняться.

«Зачем он просил меня прийти? Кажется, ремонт не требует большой физической силы».

— Каждая машина любит свой принцип, — поучал Пшеничный, не отрываясь от работы. — Если ты из артиллерийского сословия, то сам знаешь, какого ухода требует материальная часть. А мой подъемный кран все равно что твоя пушка большой мощности. Тоже бээм!

Он объяснял Баграту назначение деталей, их взаимодействие и все переспрашивал:

— Понятно?

— Я вчера подумал, одолжение тебе делаю, — признался Баграт, — что ты моей подмоги ждешь.

— Правильно! А пока возьми гаечный ключ, не стесняйся. Пройдет месяц-другой, сможешь в помощники машиниста определиться. Если, конечно, курортники не станут возражать. — Пшеничный неожиданно передразнил Баграта: — Генацвали, каму вэщи па-а-аднэсем?

Оба с удовольствием рассмеялись.

Потрудились до полудня, вместе пообедали, затем снова работали.

И когда только успел отгореть закат? Солнце окунулось в море, которое разбушевалось всерьез. Краски моря потемнели. Пена волн, бьющих о пристань, стала почти черной.

Буксир, стоящий у одиннадцатого, самого беззащитного причала, снялся и ушел подальше в глубь гавани. Танкер оттянули на канатах и якорных цепях подальше от наливной пристани.

На мачте управления порта вывесили два черных шара.

Баграт смотрел на черные шары с восторгом, будто не о шторме предупреждала всех сигнальщица Агати, а сообщала ему: «Жду сегодня вечером на бульваре» или «Очень соскучилась»...

Пшеничный и Баграт отправились под душ. Баграт скинул рубаху, Пшеничный прищелкнул языком:

— Однако основательно тебя, братишка, зацепило.

Глубокий шрам начинался от самой шеи и спускался ниже правой лопатки, уродуя смуглую мускулистую спину. Баграт был широк в плечах и узок в талии. По бицепсу правой руки, по мышцам видно было, что они ослабли.

Большое красивое тело Баграта лоснилось под струйками воды. Пшеничный вспомнил его медвежьи объятья и захваты на ковре. Он еще раз взглянул на спину, обезображенную шрамом, и пожалел:

«Зря я его тогда у вокзала так грубо... И насчет фартука... Хороши шутки!..»

Назавтра море успокоилось, к причалу под выгрузку стал какой-то норвежец, и Пшеничный день-деньской не вылезал из тесной будки крана, вознесенной на высоту третьего этажа.

А Баграт как тень торчал позади Пшеничного. Тот сидел на железном сиденье, окруженный рычагами, ручками управления, педалями и кнопками.

На палубе парохода у трюмного люка стоял стивидор и дирижировал всем ходом разгрузки или погрузки. Он следил за тросом, исчезающим в черноте трюма, глубокого, как колодец. Слышался надтреснутый голос:

— Вира полный! Вира помалу. Стоп! Майна. Эй, под грузом, берегись! Майна помалу. Еще чуть майна. Уйди с просвета! Вира самый полный!!!

К крюку подцеплена исполинская авоська, сплетенная из пенькового каната. В нее уложено бочек тридцать. Груз описывает над пристанью дугу, и все, задрав головы, провожают бочки глазами. Стрела крана, скрежеща, опускается, трос укорачивается, и бочки мягко касаются каменных плит.

Через несколько минут трос снова в трюме, и стивидор смотрит туда, сильно перегнувшись. Машинист крана не видит лица, но видит кисть стивидора, подвижную и выразительную. Ладонь повернута вниз — майна. Слегка пошлепывая по воздуху, ладонь опускается еще ниже — сильно майна. Стивидор откидывает руку, будто просит слова на собрании или властно требует тишины, — стоп! Рука вывернута ладонью вверх — вира!

— Ви-и-ира!

Стальной трос позванивает, и где-то на дне трюма натягивается канатная авоська, а вместе с нею шевелятся, спеша поудобнее разместиться перед воздушным путешествием, три десятка бочек.

Через два дня на место норвежца стал под погрузку теплоход «Архангельск». И опять Баграт терпеливо стоял за спиной Пшеничного и переводил взгляд с ладони стивидора на рычаг, за который, не глядя, брался Пшеничный, а потом на груз, скрывающийся в трюме под истошный крик:

— Эй, там, с просвета!

Спустя полмесяца после ухода «Архангельска» Баграт впервые взобрался на сиденье машиниста. Пшеничный устроился за его спиной.

Прошли еще две недели, и Баграт остался в будке крана наедине с рычагами, педалями, ручками управления. Теперь он работал в очередь с Пшеничным, а поздно вечером и на рассвете, когда духота не так донимала, решал и все не мог решить какие-то квадратные уравнения и не разлучался с задачником по алгебре, готовясь сдать техминимум крановщика.

Поздней осенью у причалов порта стало еще оживленнее.

К знакомым запахам моря и нефти на пристани прибавились острые запахи цитрусов, табака, чая, и все они смешивались в причудливом, почти фантастическом букете.

У седьмого склада теснились высокие штабеля ящиков, они загромождали всю пристань. Теплоход увозил с собой урожай тысячи лимонных, мандариновых и апельсиновых деревьев.

Шла срочная погрузка, и у Баграта не было времени ходить в столовую.