Незабываемое

Усаживаюсь поудобнее. Музыка. Граф Кутайсов в шитом камзоле – ходит как павлин. Вокруг него крепостные девки – актерки. Песни, кутерьма… С головы графа смешно сползает парик. Может быть, так надо. Оперетта есть оперетта.

Оркестр в яме не уместился – театр драматический. Слева от меня в ложе – контрабас, еще что-то – на коленях, а в глубине – тусклое золото арфы. Скользят белые руки… Нежные струны, душевные струны.

Граф бесподобен. Завязывается интрига. Андрея Туманского – незаконного сына князя Батурина – собираются женить на парижской певичке, а затем обоих объявить крепостными. Актеры, играют увлеченно, оркестр послушен дирижеру.

Взгляд мой вновь случайно останавливается на арфе и белокурой головке, прильнувшей к ней. Очень похожа на мою дочь, но старше. Та же поза, нежная, чуть склоненная головка, внимательные серьезные глаза, плавные движения рук… Грохот сцены уходит куда-то. Так удивительно смотреть на эту женщину, играющую и думающую о чем-то своем среди этой какофонии. Интересен живой процесс творчества.

Приводя свой план в исполнение, граф с придворными искусно сводят молодых, те открываются друг другу…

Происходящее на сцене отчего-то уже не захватывает. Поворачиваю голову… Арфистка моя то за арфу спрячется, и тогда видно лишь ее белокурые волосы, то за струны возьмется, и тогда лицо ее открывается. Взор ее устремлен на дирижера. Белые руки скользят и взлетают. В паузах она то грустно смотрит в зал, то, сопереживая и улыбаясь, – на сцену, то вновь задумается и, словно отрешенная от всего, сольется с арфой…

На сцене цыганские пляски на бис. Легко скользит каучуково-нежная бестелесная балеринка-кабардиночка. Ослепительная улыбка. Брови как две сабельки…

Я стараюсь угадать ее состояние. Лицо грустное, умное. Смотрит, чуть прищурясь, словно изучая и размышляя. Какая прелесть эта женщина! Да она милее и естественнее Холопки! Она и есть то, ради чего я пришел сюда. Кто она? Наверное, замужем за какой-нибудь скрипкой. Гастроли. Чужой город. Дети с матерью остались… А– может, нет у нее детей. Да и зачем мне это знать.

Граф торжествует: молодые объявлены крепостными. Отличный комедийный актер. У него и шпага, в сердцах брошенная об пол, непременно в него вонзается и звенит.

Иногда мне кажется, что она видит, как я любуюсь ею. И ей это не нравится. «Странный тип, – видимо, думает она. – На сцене сама энергия любви, а он на скромную замужнюю женщину загляделся». И за арфу спрячется. А иногда долгим взглядом ответит, как будто укоряя и сожалея о чем-то. И тогда уж я не могу смотреть на нее и отворачиваюсь к сцене…

Граф наказан. Молодые ускакали. Последние звуки музыки. Аплодисменты. Дирижер взбирается на сцену, пожимает руки ведущим актерам, кланяется. Занавес.

Люди заполняют проходы. Подойти к ней поближе невозможно. Стою, меня толкают. Оркестранты складывают ноты и инструменты. Она остается в ложе одна. Подвигает тяжелую арфу, бережно одевает на нее черное покрывало. Устало поправляет волосы и, бросив взгляд в пустеющий зал, скрывается в двери ложи. Гасят люстры.

Медленно бреду из театра. Вечер. Прохладно. Одинокие звезды – небо еще светло». «Что смотрели?» – спрашивает встречный знакомый. «Арфистку», – отвечаю я.

г. Тамбов, Июль 1988 г.

«Я так хочу, чтобы лето не кончалось»

Посвящаемся моей мене —

Людмиле Сергеевне Кирилловой

Колеса поезда стучат на рельсах, – как сердце, дающее перебои. Едем медленно и тяжело. В Заволжье полустанки редки. Степь да степь. Ни деревца, ни птицы. В окне вагона на пепельном фоне неба бесконечная линия проводов, кажется, что перед глазами обрез огромной карты.

Едем в санаторий под Куйбышев. Перед самым отъездом выяснилось, что по возвращении жене предстоит серьезная хирургическая операция, во время которой все может случиться. Стараемся не думать о худшем, но не получается.

* * *

Светает. Высокий берег Волги. На юге темнеют Жигулевские горы, в обе стороны уныло тянутся теплоходы, баржи, плоты… У самой реки зябко. Зачерпнутая вода льется с ладони, искрясь и звеня. Люся стоит поодаль, кутаясь в платок и не решаясь идти по холодному песку.

Санаторное общество живет размеренно, излучая благополучие. Приходится соблюдать правила.

Тенистые аллеи старого заброшенного парка. На деревьях – белки-попрошайки. Угощаем их семечками – не боятся, на руку садятся. Как котята, а лапки не кошачьи. Прыгают с руки – толчка не ощущаешь, так, словно ветерок над кожей. Пушистый комочек жизни…

* * *

Среди отдыхающих отставник, терапевт молчановской школы. Встречая меня, он всякий раз радостно произносит:

«Из одного гнезда, из одного гнезда!»… И в самом деле, удивительная была клиника. |Я-то застал ее уже на закате. Поражало в ней средоточие совершенно различных творческих личностей: Молчанов, Раппопорт, Щерба, Вульфович, Овчинников, Шор, Гембицкий…

Мне было особенно интересно то, о чем мой собеседник помнил больше меня.