Незабываемое.1945 - 1956

Когда мы работали у основного полотна железной дороги Тайшет — Братск, конвой заставлял всех нас садиться на землю в тот момент, когда мимо мчался пассажирский экспресс. Боялись, что кто-нибудь из нас в припадке отчаяния прыгнет под поезд.

Подобное упущение отозвалось бы очень строго на всем конвое, до расстрела включительно. Шутка сказать — поезд, полный народу! Могут быть и иностранцы. Состав должен остановиться. Пассажиры повылезают из вагонов, и несмотря на то, что экспресс мчался полным ходом, из окон его летели пачки табаку, дорогие папиросы, спички, продукты, белый хлеб и даже цветы, которых мы годами не видели.

Если это богатство попадало в зону нашей работы, конвоиры ничего не могли сделать. В один момент все исчезало под нашими бушлатами, в штанинах ватных брюк. Если же ветер и инерция относили блага земные на насыпь, где стояли конвоиры, они с жадностью прятали по карманам и, под нашими голодными взглядами, жевали брошенный нам хлеб.

Надзор-состав лагерей и конвой МВД поражали своей алчностью. Рвали, где могли. Спускали с заключенных по семь шкур, если могли что-нибудь отнять или заработать.

Заключенные не смели держать на руках деньги. Если таковые имелись (до 25 руб.) они лежали в кассе лагеря, и два раза в год выдавался чек на эту сумму для покупки в лагерном ларьке конфет, папирос и дешевых (не для нас!)рыбных консервов. Если у кого-нибудь из арестантов находили завалявшийся рубль, неизвестными путями к нему попавший, он получал минимум два месяца спец-тюрьмы, в которой режим превосходил все самые ужасные ожидания. За сто рублей? — Смерть.

Лагерный ларек находился обычно в здании комендатуры. Туда привозили продукты. Богач, у которого «состояние» лежало в кассе, должен был «заявляться» к старшине с просьбой определить, имеет ли он право получить бон на сумму до 25 рублей для покупки «жрачки». Старшой проверял списки, и, если «буржуй» имел за последних три месяца хоть один день карцера, срок покупки откладывался на следующую половину года.

У меня был друг, с которым мы не мало пудов соли вместе съели. Бельгиец, офицер. У него каким-то чудом, сохранилось четыре приличных рубашки. Берег он их долго, как зеницу ока. Гоняли нас на работу на лесопилку, и там был вольный мастер, который купил у него все четыре за 100 рублей. Деньги на руках — беда! Начальство найдет — деньги отберут, и хорошо еще, если под суд отдадут. Обычно — деньги себе, а бывшему хозяину — пулю в затылок. Бежал — мол! Мертвые уста молчат. Бельгиец поделился со мной своей тайной сделкой и попросил:

— Скоро продукты продавать будут, так постарайся деньги в консервы и махорку превратить. Сколько дадут!

Я рискнул. Пошел без всякой проверки в ларек. Большая очередь. Стал последним. Подошли люди. Я нырнул, как бы оправиться. Вернулся, пошумел, что место в очереди заняли, и опять последним пристроился. Только перед самым закрытием решился сунуться к дверям. В ларек впускали по одному. Слышу голос— следующий! Конвойный пропустил.

— Гражданин начальник, — начал я. — Хочу купить что-нибудь для еды и махорки.

— Номер! Номер свой говори, а не то, что ты хочешь купить!

— Вот мой номер, — буркнул я и сунул ему в руку сторублевый билет.

— Сколько дадите — мне ладно!

Начальник повертел деньги, посмотрел внимательно в мое лицо и спросил:

— Ты, мужик, откуда?

— Заграничный!

— То-то! Кто еще знает о деньгах-то?

— Вы, да я.

— То-то! Ннн-да! — подумал, почесал затылок и вдруг быстро сунул сотку за голенище сапога. — Бери, что дам, и молчи!

Выдал он мне конфет, папирос, махорки, рыбные консервы. Вылетел я от него пулей, боясь, что заключенные и чекисты увидят, на сколько я «купил».

С бельгийцем мы подсчитали. На 80 целковых начальник отвалил нам продуктов. Заработок его был равен 120 рублях: 100 за голенищем и 20 недодал. Как он отписался по книгам за выданное богатство — я не знаю, но обе стороны, и мы и он, были довольны.

На следующее утро этот же начальник присутствовал при утреннем разводе на работу и обыске. У одного поляка нашел в кармане свернутый в трубочку рубль. Этот же самый чекист, который взял у меня 100 рублей, обокрал государство на продукты, со всего размаху ударил несчастного увесистым кулаком в лицо.

— А-а-а! Гад! — взревел он. — Бегство приготовляешь? Деньги прячешь! — его туды-растуды — в карцер!

Как-то, по ложному доносу, из группы работяг дежурный сержант — нач-кон, взял на зуб несколько человек, в том числе и меня. Кто-то ему шепнул, что мы что-то «хапнули», что-то «ликвиднули» при помощи вольнонаемных, а он остался не при чем. Никакой сделки не было. Донос был подлый и не имел под собой никакой почвы, но сержант обозлился. Несколько раз подряд, днем на работе и ночью в бараке, он делал неожиданный шмон. Нас срывали с коек, взрезали мешки с соломой, перетряхивали всю одежонку, и сержант никак не хотел поверить, что у нас в кармане — вошь на аркане.

— Где прячете, сукины дети? — ревел он, пьяный, вонючий, с закровавленными глазами.