Незабываемое

Рассказ лесничей о допросе изобиловал невероятно грубыми, оскорбляющими женщину подробностями. Вот персонаж, по которому можно судить, кто в ту пору мог стать следователем в главной тюрьме НКВД. Безусловно, не все были такими. Попадались среди них и утонченные. Но, к сожалению, результат «следствия» от этого ничуть не менялся. Мягко стелили, но жестко было спать.

После того как лесничая упомянула Н. И., взоры моих сокамерниц были обращены на меня. И хотя Н. И. уже не было в живых, рассказ Землянички стоил мне бессонных ночей. Кто знает, пугал ли следователь несчастную женщину или за его словами об особой камере стояло то, что произошло на самом деле. Последнего не исключаю. Скорее, склонна думать, что именно так оно и было. И глупый следователь раскрыл тайну, которая так тщательно скрывалась.

Все познается в сравнении. Казалось бы, при сложившихся обстоятельствах роптать было не на что: и люди, и книги, и койка с бельем, и кормили значительно лучше, чем в лагере, и подвалы позади. Но душу точно червь точил.

Ежедневно я была в напряженном ожидании вызова к следователю. Часто двери камеры отпирали и дежурный надзиратель вызывал: «Кто на "мы"?», «Кто на "сы"?»… Мною же не интересовались. Лишь один раз, через несколько дней после свидания с Берией, в первых числах января 1939 года, я была вызвана к следователю, и он преподнес мне новогодний подарок:

— Подпишите протокол допроса, — сказал он. Я была крайне удивлена, ибо ни в Новосибирске, ни при разговоре с Берией протоколов «допросов» не вели. Но еще больше я была поражена, когда следователь подвинул ко мне чистый лист бумаги.

— Я пустые листы не подписываю, — заявила я с возмущением.

Тогда он перевернул бумагу, и я увидела отпечатанный на машинке протокол моего допроса — вопросы следователя и ответы за меня:

Вопрос: Состояли ли вы в контрреволюционной организации молодежи?

Ответ: Не состояла.

Вопрос: Занимались ли вы контрреволюционной деятельностью?

Ответ: Не занималась.

Вопрос: Занимались ли вы контрреволюционной агитацией?

Ответ: Не занималась.

И так далее, всего не помню. Несомненно, «протокол» был продиктован сверху, и я его подписала.

— Возможно, скоро Москву увидите, — сказал, улыбаясь, следователь, решивший, что только в целях освобождения мне было предложено подписать такой документ. — Соскучились по Москве?

Я в недоумении пожала плечами. Меня охватило чувство величайшей тревоги и страха. Попасть на ту волю, да еще прокаженной… Лучше здесь равной среди равных. Ведь даже в лагере и тюрьмах находились такие, кто старался держаться от меня подальше, хотя их было немного. Однако опасения мои оказались напрасными, протокол этот ни к каким результатам не привел. И остался для меня загадочным.

Шло время. Наконец к исходу Сентября 1939 года, то есть через десять месяцев моего пребывания в московской тюрьме, меня вызвали на допрос. Опять-таки допросом, то есть объективным расследованием дела для выяснения истины, мой разговор со следователем назвать никак нельзя. Вместе с тем это не был типичный для того времени допрос с пристрастием, с применением пыток или психологического воздействия, с целью умышленно получить заведомо ложные показания. Скорее это были перепевы тех же мотивов, что звучали при разговоре с Берией. Тем не менее первый вызов после длительного «покоя» точно обухом по голове ударил.

Я вошла в кабинет, где когда-то уже побывала. За письменным столом сидел все тот же Матусов — тот самый, который вместе с заместителем Ежова Фриновским (к этому времени уже арестованным, возможно, уже и расстрелянным) разговаривал со мной, убеждая в необходимости ехать в астраханскую ссылку добровольно, чтобы избежать применения насильственных мер. Этот, на вид нежный херувимчик, пережил почти всех ответственных сотрудников НКВД со времен Ежова (быть может, работал и при Ягоде) и, как я потом узнала, умер своей смертью. Не знаю, в какой должности он был, но только не рядовым следователем.

— Здравствуйте, Анна Михайловна! Рад вас видеть! — произнес Матусов непонятно восторженным тоном, будто мы были давнишними приятелями и я к нему в гости пришла.

— А я вовсе не рада видеть вас, — ответила я на его тупое приветствие. — Вы не выполнили обещаний, данных мне перед высылкой в Астрахань. Там не оказалось «ни заботы, ни работы, ни квартиры». Кроме того, вы не выполнили главного: не дали мне свидания с Н. И. после окончания следствия. А ведь обещали для этой цели вызвать меня из Астрахани. Не дали возможности проститься с ним.